Брандмейстер повернул к нему свое перемазанное и несчастное лицо.

– Вероятно. Очень уж быстро все занялось. Нас уведомили двое – один заметил огонь с улицы спереди дома, вон оттуда, со стороны городка, а второй – с подножия холма, сзади, со стороны Холли-Виллидж. Значит, он возник сразу в двух местах. А если судить по скорости его распространения, то, думаю, мест возгорания было больше.

– Но вы же вывели слуг? Как? Почему не Линдси и Шоу? Или горели только хозяйские помещения?

– Да, так оно и было. Хотя к тому времени, когда мы сюда приехали, огонь уже охватил почти весь дом. У меня один пожарный здорово обгорел, а другой сломал ногу, вытаскивая оттуда слуг.

– А где они сейчас?

– Не знаю. Один малый носился тут вокруг в ночной рубашке и рясе, пытался помочь, да только мешался под ногами. Добрый самаритянин, надо полагать, только всем мешал. С ним была женщина, она действовала более разумно. Потом еще одна пара появилась, вон оттуда, оба в белом, смотрелись как привидения – но они притащили одеяла. Я слишком занят был, чтоб смотреть за ними, – вывели, значит, теперь в безопасности. Я лучше завтра на ваши вопросы отвечу…

– А лошадь вы вывели? – Питт и сам не знал, почему задал этот вопрос, разве что в памяти всплыла картина перепуганных животных – давно это было, в его юности.

– Лошадь? – переспросил брандмейстер, нахмурившись. – Какую лошадь?

– Лошадь доктора, которая возила его двуколку.

– Чарли! – заорал брандмейстер, обращаясь к промокшему насквозь и перепачканному грязью пожарному, проходившему, сильно хромая, в нескольких шагах от них. – Чарли!

– Да, сэр? – Чарли остановился, потом подошел к ним. Брови у него были сожжены, глаза покраснели, он был здорово вымотан.

– Ты был там, сзади, – ты лошадь вывел?

– Не было там никакой лошади, сэр. Я специально глядел. Нельзя ж было допустить, чтоб животное погорело.

– Да нет же, была там лошадь! – возразил Питт. – У доктора Шоу имеется двуколка, он на ней на вызовы ездит…

– И двуколки там не было, сэр. – Чарли был непреклонен. – Конюшня была еще цела, когда я туда добрался. Ни лошади, ни двуколки. Или их держали где-то в другом месте, или он уехал.

Уехал! Может, доктора Шоу и на самом деле здесь вообще не было и в пожар он и на сей раз не угодил? И в этом огненном аду погиб один только Эймос Линдси?

Кто может сказать? И кого спросить? Томас повернулся обратно к пылающему в ночи пожару, ко все еще громко потрескивающим обломкам и искрам, к ревущему пламени. В дальнем конце тесной толпы – повозок с насосами, лошадей, множества ведер с водой, лестниц, усталых и обгоревших людей – он заметил две темные фигуры, Джозайю и Пруденс Хэтч; они стояли чуть поодаль друг от друга, сгорбленные, погруженные каждый в свои горестные переживания. Фигура в рясе – Клитридж, конечно, – металась поодаль, ряса развевалась, в вытянутой руке – фляжка с водой; Лелли тем временем заворачивала в одеяло совсем юную девушку, кухонную служанку, которую так сильно трясло, что Питту было это видно даже во всей этой суете и дыму. Лакей Линдси – тот, с прилизанными волосами, – стоял один, совершенно ошеломленный, словно человек, заснувший стоя.

Томас обошел это скопление лошадей и ведер и еще работающих пожарных и направился в другой конец толпы. Он был уже на противоположном тротуаре, когда услышал стук копыт. Инспектор автоматически оглянулся в ту сторону, к центру Хайгейта, желая увидеть, кто это приехал. Больше пожарных насосов здесь уже не требовалось, к тому же никакого звона колоколов слышно не было.

Это была двуколка; лошадь шла почти галопом, колеса бешено вертелись и подскакивали при такой быстрой, отчаянной езде. Питт сразу понял, что это доктор Шоу, еще до того, как разглядел его, и почувствовал огромное облегчение, за которым, правда, сразу же последовали мрачные раздумья. Если Шоу остался жив, значит, по-прежнему вполне возможно, что именно он устроил эти два пожара: первый – чтобы убить Клеменси, второй – чтобы прикончить Линдси. Но почему именно его? Может быть, за те несколько дней, пока он оставался в доме Линдси, Шоу каким-то образом выдал себя – неудачной фразой, случайным словом, даже, возможно, чем-то невысказанным, когда оно должно было прозвучать? Мысль была болезненно-горькая, но если по-честному, ее нельзя было отринуть прямо с порога.

– Питт! – Шоу чуть не свалился с подножки двуколки, он даже не подумал о том, чтобы привязать лошадь, оставив ту идти куда вздумается. Он схватил Томаса за руку, едва не сбив его с ног. – Питт! Бога ради, что тут произошло? Где Эймос? Где слуги? – Лицо у него было такое несчастное и мрачное, что было просто невозможно ему не посочувствовать.

Инспектор протянул руку и поддержал его.

– Со слугами все в порядке. А вот Линдси, боюсь, оттуда не вытащили. Мне очень жаль.

– Нет! Нет! – хриплый выкрик вырвался из глотки Шоу, и он бросился вперед, налетая на людей, расталкивая их в своем стремительном рывке прямо к ревущему пламени.

После секундной задержки Томас бросился за ним, перепрыгнув через шланг и случайно задев пожарного, который отлетел в сторону. Шоу он поймал совсем близко от горящего дома, где стоял невыносимый жар, а рев пламени оглушал, словно слышался со всех сторон; схватил доктора, сбил его с ног, повалил на землю.

– Вы ничего там не сможете сделать! – крикнул он, перекрывая рев и грохот. – Вы только погибнете!

Шоу закашлялся и попытался встать на ноги.

– Но там же Эймос! – Он был близок к истерике. – Я должен… – Тут он замолчал, уперев руки в колени, и уставился в пламя. До него наконец дошло, что его попытка совершенно ничего не даст. И что-то у него внутри сломалось; он уже не сопротивлялся, когда Питт поставил его на ноги и мягко сказал:

– Давайте отойдем, не то вы обгорите.

– Что? – Шоу, по-прежнему не отрываясь, смотрел на бушующее пламя. Они стояли так близко к нему, что жар жег им лица, а яркость огня заставляла щуриться, но он, кажется, едва ощущал и понимал это.

– Пошли назад! – крикнул Томас, когда рядом с грохотом и в снопе искр упала горящая балка. Более не раздумывая, он ухватил Шоу за руку и потащил прочь, словно это было испуганное животное. В первый момент инспектор испугался, что доктор вот-вот упадет, но тот все же наконец подчинился ему и, шатаясь и спотыкаясь, пошел, не заботясь, ушибся он или нет.

Питт хотел сказать ему что-то утешительное, но что можно было сказать? Эймос Линдси был мертв – единственный, кажется, человек, который понимал Шоу и кого не оскорбляли его резкости и колкости, кто видел за словами доктора незаурядный ум и добрые намерения. Это была уже вторая ужасная утрата для Шоу менее чем за две недели. В такой ситуации невозможно было отыскать слова, которые не звучали бы глупо, бессмысленно и даже оскорбительно; любые выражения могли лишь выдать полную неспособность хотя бы отчасти понять его боль. Молчание, по крайней мере, ничем не могло повредить, но Питт все равно чувствовал себя бессильным, неспособным справиться с положением.