Ученые, сидевшие в конференц-зале Российской академии наук – во всяком случае, многие из них, – хорошо знали о том, как внешняя разведка помогла созданию атомного оружия в СССР или, например, получению станков, позволивших решить стратегическую проблему снижения шумности подводных лодок. Однако надо сказать, что я не принадлежал к тем, кто приписывал разведке чуть ли не все успехи, вольно или невольно принижая ту роль, которую играли наши ученые в производстве ядерного оружия или вообще в резком росте обороноспособности страны. Я выступал в стенах академии как раз в то время, когда появились мемуары некоторых участников «ядерного шпионажа», в которых содержались такие не соответствующие действительности акценты.

Но свой доклад решил не делать «ретроспективным». Хотел показать, как разведка работает в научно-техническом направлении в новых условиях, какие проблемы она «высвечивает» своими методами и как это отражается или может отразиться на развитии наукоемкой промышленности России, как это помогает или может помочь сконцентрировать наши научно-технологические усилия на наиболее перспективных направлениях.

Спецслужбы США, Англии, ФРГ, Франции, Израиля, Китая, Индии, Ирана и других государств по-прежнему интересуются образцами вооружений, технологиями, связанными с их изготовлением. На этом поле продолжает действовать и разведка России. Вместе с тем объектом разведдеятельности являются и гражданские научно-исследовательские центры и производства. В этом тоже нет ничего нового. Промышленным шпионажем занимаются все разведки мира. И он – хотим мы этого или нет – будет существовать до тех пор, пока существуют промышленные секреты, закрытые по военным или коммерческим соображениям.

Суммируя, можно сказать, что объектом внимания разведывательных служб является процесс создания принципиально новых технологий и продукций, оказывающих существенное влияние на положение дел не только в военной, но и в гражданской области.

Мы внимательно изучали деятельность иностранных разведок в научно-технической области и пришли к выводу, что все концентрируются лишь на некоторых стадиях инновационного процесса, объединяющего фундаментальные, прикладные исследования и внедрение в производство. Материалы, связанные с научным открытием, его теоретическими результатами, обычно публикуются в открытых изданиях. Их анализ – главным образом дело ученых, практиков. Но уже на стадии лабораторной демонстрации возможностей применения новых технологий или разработок, и особенно при создании прототипа, его масштабных испытаний и опытного производства, тематика жестко цензурируется или вообще исчезает из обсуждений на открытых научных симпозиумах, ограничивается возможность встреч с авторами публикаций. Вот тут в основном и работают разведки.

Могла ли Россия отойти и отказаться от подобной работы? Конечно нет. Между тем какой шум поднялся в связи с «откровениями» предателя Ощенко, которого я уже упоминал, занимавшегося научно-технической разведкой, и какую приглушенную, чуть-чуть слышную реакцию в прессе вызвала высылка из той же Франции пяти сотрудников ЦРУ Соединенных Штатов, уличенных в промышленном шпионаже!

В 90-х годах наша научно-техническая разведка была нацелена, можно сказать, на аналитическую работу. Она осуществлялась по двум направлениям: во-первых, отслеживание изменений подходов к так называемым «критическим технологиям»[22], корректировки их приоритетности в ведущих индустриальных государствах и, во-вторых, выявление реальной оценки ведущими зарубежными экспертами положения дел в различных отраслях науки и техники России и степени заинтересованности ведущих индустриальных государств в адресном сотрудничестве с Россией в конкретных областях. Понятно, что такая информация важна и для политического руководства страны, и Академии наук, так как способствует оптимизации усилий по перегруппировке наших, на сегодняшний день небольших, средств и возможностей. Одновременно такая информация содержала и контрразведывательный аспект.

В одном из конфиденциальных американских документов, добытых СВР, говорилось: «Все интересующие нас российские технологии были созданы военно-промышленным комплексом и имеют либо чисто оборонное, либо двойное назначение. Для ряда технологических разработок аналогов в американской промышленности не имеется». В документе при этом особое внимание проявлялось к созданию вихревых потоков, позволявших повысить теплоотвод в турбинных двигателях, ряду металлургических разработок, получению монокристаллических структур, созданию экзотических материалов, вопросам разработок антенных устройств и лазерных зеркал, обеспечению бесперебойной связи на этапе вхождения космических аппаратов в плотные слои атмосферы, очистке в условиях космоса медицинских материалов, разработке защитных покрытий для изоляторов, математическим алгоритмам обработки изображений и так далее.

Я не хотел бы, чтобы у читателя возникло подозрение, что, докладывая об этом документе, СВР имела в виду необходимость закрыть эти сферы для международного сотрудничества. Отнюдь. Мы отлично понимали, что после окончания периода холодной войны Россия втягивается в международное разделение труда и этот необратимый процесс развивается также в научно-технической сфере. Для СВР не было никаких сомнений в том, что изоляционизм угрожает не только потерей позиций, завоеванных российской наукой и техникой, но и тупиком для научно-технического прогресса в нашей стране на будущее. Причем в создавшейся российской ситуации среди мотивов расширения сотрудничества с иностранными партнерами контрастно вырисовывалась задача сохранить научные кадры и достигнутый уровень исследований.

Знали мы и о том, что очень многие иностранные партнеры заинтересованно и честно развивают научные связи с Россией, оказывают помощь и поддержку нашей науке в столь тяжелое для нее время. Вместе с тем некоторые моменты сотрудничества российских научно-исследовательских учреждений с внешним миром вызывали у нас законную озабоченность.

В упомянутом мною докладе на заседании Президиума Академии наук России я сказал:

«Служба внешней разведки далека от мысли видеть во всем происки «коварного врага», если употреблять терминологию прошлого. Скорее, здесь сказываются объективные последствия того тяжелого материального состояния, в котором находятся российская наука и ученые. При этом, однако, не исключается и субъективное стремление определенных кругов зарубежных стран использовать это состояние с максимальной для себя выгодой.

Анализируя общую ситуацию с международным сотрудничеством России по научно-технической линии, СВР пришла к выводу о том, что без радикальных шагов по быстрому и эффективному восстановлению нормального жизнеобеспечения и научной деятельности кадров – хотя бы на первых порах в приоритетных, специально оговоренных областях научно-теоретической деятельности – иностранные партнеры поставят нашу науку по целому ряду позиций в неравные условия, получив за счет интересов России максимальные для себя выгоды».