— В полном, — мрачно сказала та. — Хочется избить весь мир.

Девушка быстро избавилась от платья, благодаря бога, что шнуровка корсета находилась спереди, а потом забралась в кровать к Лисе, обнимая ее, совсем как в детстве.

— Все наладится, — прошептала она и почувствовала, как по щекам катятся слезы. — Все будет хорошо.

Габриэль повернулась к ней, и Эри увидела влагу и на ее щеках.

— Мы едем домой.

И едва эти слова были произнесены, как обе заплакали, больше не сдерживаясь.

ГЛАВА 16. ДА ЗДРАВСТВУЕТ РАЗУМ

Передо мной лежал листок, а в чернильнице торчало перо.

Не думайте, что я собралась составлять завещание или, что еще хуже, писать мемуары. Нет, мое дело было намного прозаичнее.

Я хотела понять, что творится в моей голове.

Ночь маскарада до сих осталась для меня страшным сном. Просто потому, что в ней было столько всего странного, что, казалось, просто не могло произойти в действительности. Начиная от таинственной атмосферы самого бала, заканчивая очень подозрительной старухой.

Точнее, как…

Эта старухатеперьказалась мне подозрительной, а тогда я смотрела на нее, как на матушку родную. И это тоже было ненормально. Я бы не сказала, что вот так вот просто ни с того, ни с сего начинаю доверять людям, особенно тем, кто вышел из непонятно-каким-образом-двигающихся-теней, произнося слова из моих кошмаров.

А что еще более странно - эти мысли стали приходить ко мне в голову только недавно, буквально сегодня утром. А все два дня до этого, не учитывая трех дней дороги, я провела в состоянии «готова разбиться от любого прикосновения». И я, конечно, понимаю - у меня первая любовь, разбитое сердце… Но почему вчера, я еще скорбно выла, оплакивая утраченные надежды и мечты, а сегодня вдруг чувствую себя более-менее сносно и жажду разобраться во всем и докопаться до истины?.. Ибо было у меня огромное подозрение, что эту самую истину мне никто не сказал.

Пела бабушка складно, и вроде, если особо не придираться, все сходилось. Но…

Что это были за кошмары?

Я сначала думала, что это обычные плохие сны – пережитки стресса, усталости и бог знает чего еще. Но потом вспомнила, что бабуська говорила про возлюбленную Малкольма - чтоб ей пусто было - и поняла, что девушка из сна как-то подозрительно подходила под описание, предоставленное мне ведьмой.

Соответственно...

Если бабуська – сама доброта, которую все не поняли и не приняли, зачем она насылала на меня кошмары? А то, что насылала их она, я не сомневалась. А еще подозрительнее то, что все странные сны, которые у меня были раньше, на меня никак не действовали, и только после того, как мне приснился сон с падением Малкольма, со мной стало твориться странное. Как будто он смог разрушить какую-то защиту или типа того.

Дальше – больше.

Поразмыслив на трезвую голову, я абсолютно точно решила, что Малкольм, даже если бы у него умерла возлюбленная, не пошел бы ни к какой колдунье, чтобы та заморозила его сердце. Во-первых, это звучало как бред. А во-вторых, даже если бы сердце все-таки гипотетически можно было превратить в лед, Малкольм не стал бы так делать, потому что такой поступок был бы совершенно не в его характере.

И этот вывод ставил под сомнение в принципе вообще все, что сказала мне колдунья. Ведь если никакой возлюбленной не было, то и во мне он видел меня, как бы это парадоксально не звучало.

Но опять же, нельзя сказать, что этой златоглазой красавицы не было вовсе, просто я уверена, что история, связанная с ней, несколько отличается от того, что рассказала мне бабуська.

А значит, Малкольм хотел, чтобы я уехала только потому, что действительно волновался за меня. И, в сущности, был прав. Может, проклятье на меня и не действовало, зато определенно действовало что-то другое, потому что последние недели две я была сама не своя, и смогла это заметить только оказавшись вдали от Ледяных гор.

И, наконец, последнее.

Бабушка сказала, что приглашение она купила. С самого утра мне не давали покоя ее слова. Потом я поняла, что мне не нравилось. Лидок говорила, что выменяла отраву у колдуньи, на какую-то безделушку. А учитывая, что именно она занималась подготовкой приглашений, написать еще одно, действительно, не составило бы никакого труда.

И того - если я правильно подумала - то я имела честь встретиться с той самой колдуньей, которая чуть меня не убила.

Вдруг меня как молнией ударило. Перо скрипнуло по бумаге и остановилось. Я подняла голову.

Что если мою какую-то непонятную защиту ослабил не сон, где Малкольм сигает с балкона, а зелье, которое любезно споила мне Лидок?! Тогда все сходится. Ведь зачем колдунье меня отравлять, а взамен просить приглашение на бал-маскарад, чтобы увидеться со мной же? Не думаю, что это старушка балуется еще и поднятием трупов.

Черт возьми…

Перо бегал, записывая все мои мысли.

Итого.

Во-первых, Малкольм не был влюблен ни в какую златоглазую красоту, и если сердце его до встречи со мной и было заморожено, то совершенно по другой причине. Но вот какой?

Во-вторых, бабуська - совершенно точно не божий посланец, явившийся меня спасти, скорее уж засланец того, кто сидит пониже. Ее мотивы намного мрачнее и непонятнее. Сны она на меня насылала скорее всего для того, чтобы моя бедная психика, и без того атакуемая зельем, истрепалась под их натиском. Но зачем ей нужен был мой отъезд?

Рассуждать о материях, в которых я не разбиралась, было довольно-таки тяжело. А точнее я бы сказала – выматывающе.

Я помассировала виски и, потянувшись, поднялась.

На моем столе лежал камушек, подаренные мне мамой. Он был прекрасного светло-голубого цвета. Совсем как глаза Малкольма. Сердце кольнула тоска.

Не та всепоглощающая боль, которая похоже и моей-то не была. А именно тоска. Я скучала по нему. Я хотела его увидеть.

Резкий короткий стук в дверь разнесся по комнате, заставив меня вздрогнуть. Затем, не дожидаясь позволения войти, дядюшка – а это был никто иной как он – просочился в мою комнату.

— Как ты себя чувствуешь?

Когда дядя вчера приехал к нам и увидел меня – разбитую, зареванную, с потухшим взглядом – он очень испугался. Я никогда его таким не видела. Он даже порывался отправиться в Ледяные горы на разборки, вопя что-то о том, что он отправил туда жизнерадостную бойкую малышку, а ему вернули какого-то заморыша.

То, что меня назвали заморышем, конечно, не льстило, но