этих мучений у цирюльника или парикмахерши следовал легкий завтрак (jentaculum), который состоял обычно из хлеба, воды, сыра, соленых маслин, сушеных фруктов. Затем римляне погружались в хозяйственные дела по дому или же шли к друзьям или родственникам, чтобы нанести визиты вежливости, проведать больных, поприсутствовать на свадьбах или похоронах, праздниках в честь совершеннолетия и т. п. Клиенты устремлялись к своим патронам с утренними приветствиями, государственные чиновники шли на службу, истцы и ответчики — в суд. Торговцы же и ремесленники открывали свои заведения еще на рассвете, желая привлечь как можно больше посетителей.

Плиний Младший так писал о ежедневной занятости римлян: «Удивительно, как в Риме каждый день занят или кажется занятым; если же собрать вместе много таких дней — окажется, ничего ты не делал. Спроси любого: „Что ты сегодня делал?“, он ответит: „Присутствовал на празднике совершеннолетия, был на сговоре или на свадьбе. Один просил меня подписать завещание, другой защищать его в суде, третий прийти на совет“. Все это было нужно в тот день, когда ты этим был занят, но это же самое, если подумаешь, что занимался этим изо дня в день, покажется бессмыслицей, особенно если ты уедешь из города. И тогда вспомнишь: „Сколько дней потратил я на пустяки!“»[448].

Как уже говорилось, Гораций утром поднимался с постели довольно поздно, но поступал так, очевидно, лишь в молодости. Со временем, после знакомства с Меценатом у него появилось много новых друзей и, соответственно, много обязанностей по отношению к ним. Теперь он был вынужден вставать с рассветом и в любую погоду торопиться по неотложным делам:

Раннего утра отец! Или (если приятней другое

Имя тебе), о бог Янус, которым все человеки

Жизни труды начинают, как боги им повелели!

Будь ты началом и этих стихов! Не ты ль меня в Риме

Гонишь с постели: «Вставай! Торопись поручиться за друга!»

Северный ветер ли землю грызет, зима ль выгоняет

Солнце сквозь снег на низкое небо, — нет нужды, иду я

Голосом ясным ручательство дать, — себе в разоренье! —

Чтобы потом, продираясь назад чрез толпу, вдруг услышать

Голос обидный: «Куда ты несешься? Чего тебе надо?

Или затем лишь толкаешься ты как шальной с кем попало,

Чтобы скорее опять прибежать к твоему Меценату?»

Этот упрек, признаюся, мне сладок, как мед! Но лишь только

До Эсквилинской дойдешь высоты, как вспомнишь, что сотня

Дел на плечах. Там Росций просил побывать у Колодца

Завтра поутру; а тут есть общее новое дело —

Скрибы велели напомнить: «Квинт, не забудь, приходи же!»[449]

Вероятно, Гораций довольно часто выступал в роли поручителя в суде или при совершении каких-либо сделок[450]. Дело в том, что по римским законам вызванный в суд ответчик был обязан привести с собой поручителей, которые вносили денежный залог и ручались, что он обязательно придет в установленный день на судебное разбирательство[451]. Если же ответчик не являлся в суд, его могли привести туда силой. Но прежде чем применить насилие, следовало взять нескольких свидетелей этого:

…Но, по счастью, истец нам навстречу.

«Где ты, бесчестный?» — вскричал он. Потом ко мне обратился

С просьбой: свидетелем быть. Я скорей протянул уже ухо!

В суд повели молодца, вслед за ними и справа, и слева

С криком народ повалил[452].

«Протянув ухо» и позволив к нему прикоснуться, поэт соглашался стать свидетелем в суде[453].

На римских улицах Гораций встречал самых разных людей, которые порой обращались к нему со всевозможными просьбами и вопросами, что неудивительно — ведь он являлся приближенным самого Мецената:

Тут кто-нибудь подойдет: «Постарайся, чтоб к этой бумаге

Твой Меценат печать приложил». Говорю: «Постараюсь!»

Слышу в ответ: «Тебе не откажет! Захочешь — так сможешь!»

Да! Скоро будет осьмой уже год, как я к Меценату

Стал приближен, как я стал в его доме своим человеком.

Близость же эта вся в том, что однажды с собою в коляске

Брал он в дорогу меня, а доверенность — в самых безделках!

Спросит: «Который час дня?», иль: «Какой гладиатор искусней?»

Или заметит, что холодно утро и надо беречься;

Или другое, что можно доверить и всякому уху!

Но невзирая на это, завистников больше и больше

С часу на час у меня. Покажусь с Меценатом в театре

Или на Марсовом поле, — все в голос: «Любимец Фортуны!»

Чуть разнесутся в народе какие тревожные слухи,

Всякий, кого я ни встречу, ко мне приступает с вопросом:

«Ну, расскажи нам (тебе, без сомнения, все уж известно,

Ты ведь близок к богам!) — не слыхал ли чего ты о даках?»

«Я? Ничего!» — «Да полно шутить!» — «Клянусь, что ни слова!»

«Ну, а те земли, которые воинам дать обещали,

Где их, в Сицилии или в Италии Цезарь назначил?»

Ежели я поклянусь, что не знаю, — дивятся, и всякий

Скрытным меня человеком с этой минуты считает!

Так я теряю мой день…[454]

Попадались Горацию и весьма одиозные личности, пытавшиеся через него проникнуть в дом Мецената, чтобы втереться к тому в доверие. Например, однажды к поэту на улице привязался некий пройдоха и стал допытываться:

…«А как поживает

И хорош ли к тебе Меценат? Он ведь друг не со всяким!

Он здравомыслящ, умен и с Фортуною ладить умеет.

Вот кабы ты представил ему одного человека —

Славный бы в доме его у тебя появился помощник!

Разом оттер бы ты всех остальных!» — «Кому это нужно?

Вовсе не так мы живем, как, наверное, ты полагаешь:

Дом Мецената таков, что никто там другим не помехой.

Будь кто богаче меня иль ученее — каждому место!»

«Чудно и трудно поверить!» — «Однако же так!» — «Тем сильнее

Ты охоту во мне возбудил к Меценату быть ближе!»

«Стоит тебе захотеть! Меценат лишь сначала неласков;

Ты же с искусством твоим все преграды легко одолеешь

И победишь!» — «Хорошо! покажу я, на что я способен!

Хоть рабов у него подкуплю, а уж я не отстану!

Выгонят нынче — в другой раз приду;