К столу подошла Сигрид. Она положила глаз на капитана, и пыталась завлечь Карстена Роде в свои сладкие сети. Наклонившись над столом так, что ее белоснежные упругие груди едва не вывалились из корсета, барышня томным голосом спросила:

— Что еще пожелаешь, красавчик?

— Сигрид! — раздался голос хозяина. — Принеси пива из погреба.

— Еще чего! — огрызнулась Сигрид. — Сам иди.

— Ну, погоди, стерва... — пробурчал себе под нос Харальд и поковылял в погреб с кувшином в руках.

Женщина независимо повела плечами и пошла в дальний конец таверны — ее позвали. Гедрус Шелига ухмыльнулся и сказал:

— Ваша невинность, капитан, спасена.

— Что-то у меня нет никакого желания попасть в одну постель с этой ненасытной стервой, — пробурчал Карстен Роде.

С ним не было его верных телохранителей Третьяка и Пятого. Сегодня они запросились в баню, которую сами же и построили. Теперь поморов во флотилии было гораздо больше, нежели ранее; к ним добавились еще и пушкари, присланные великим князем московским.

Поморы могли долгое время обходиться без выпивки, но только не без бани. Видя, как нарастает их недовольство по этому поводу, Карстен Роде попросил наместника Киттинга выделить на берегу речушки место и получил милостивое соизволение на строительство. Баню срубили за неделю. Она вышла просторной, с вместительным предбанником — рассчитывали ведь на большое сообщество. Вскоре ее начали посещать не только московиты, но и местные жители. Русская парная понравилась борнхольмцам, и кое-кто начал строить такие же на собственных подворьях.

Карстен Роде не опасался ничего плохого. В Ренне корсары ходили по улицам безо всякой опаски. Их охранял закон. Нет, не закон Датского королевства, представленный в лице наместника, а настоящий пиратский[100]— неписаный кодекс морского волка. Каждый, вступивший в вольное сообщество, в важных случаях мог подать свой голос, имел равное со всеми право на добычу и мог распоряжаться ей по своему усмотрению. Во избежание ревности и ссор на судне не позволялось держать ни женщин, ни мальчиков. Тот, кто осмеливался привезти на борт переодетую красотку, предавался смерти. Такое же наказание было определено за бегство с корабля и за оставление места в бою.

Кражи наказывалось не менее строго: вору вырывали ноздри и уши, а потом высаживали на землю там, где невозможно было ожидать лучшей участи. За меньшие преступления привязывали к мачте и устраивали порку розгами.

Дуэли были запрещены. В случае ссор на корабле выяснение отношений откладывалось до прибытия в гавань. На берегу противники дрались в присутствии одного из офицеров. Сначала стреляли из пистолетов, а в случае промаха рубились саблями. После первой же раны дуэль прекращали.

Точно так же поступали, когда случались стычки в тавернах между пиратами с разных кораблей. Но это обычно заканчивалось чьей-нибудь гибелью.

И уж тем более на Борнхольме никто даже и не помышлял разить противника в спину, из-за угла. Убийцу находили очень быстро, потому как искали его команды всех судов гавани. Участь виновного была ужасна. Иногда его живьем закапывали в землю, оставив на поверхности лишь голову. Смерть была долгой, но не такой мучительной, как у посаженного на бочку с голодными крысами: крышке бочки прорезали отверстие, и грызуны находили себе путь на свободу через внутренности привязанного убийцы.

Поэтому у Гедруса Шелиги не было никакого шанса остаться в живых, надумай он подло отправить своего капитана к праотцам в Ренне — с острова не сбежишь, от корсаров не спрячешься.

* * *

Карстен Роде ждал амстердамского ростовщика Шмуэля Монтальто. Капитан давно хотел предложить свои капиталы еврейским финансистам, у которых был самый высокий процент. Капер пытался связаться с ними через посредников, но каждый раз получал вежливый отказ— непонятно, по какой причине. Поэтому он сильно удивился, когда третьего дня к нему явился посыльный и вручил письмо Монтальто с предложением встретиться в Ренне и обсудить материальные проблемы капера.

Не долго думая Голштинец назначил встречу в «Хмельном викинге», благо в таверне была комната для тайных соглашений — Хромой Харальд был не только предприимчивым, но и очень осторожным. Поразмыслив, капитан решил взять с собой и Гедруса Шелигу, поднявшегося по служебной лестнице до должности его второго помощника. Литвин обладал потрясающим нюхом на всякие каверзы (как все интриганы) и мог быть полезен при заключении сделки, если до этого дойдет дело.

Шмуэль Монтальто появился в таверне точно в назначенное время. С ним пришли еще два еврея, гораздо моложе ростовщика — по-видимому, охрана.

Удалившись в комнату для переговоров, Карстен Роде и Шмуэль Монтальто даже не притронулись ни к вину, предложенному Харальдом, ни к закускам. Разговор сразу пошел о деле, что несколько удивило и насторожило Карстена Роде.

Он уже имел опыт общения с амстердамскими евреями — сефардами, бежавшими в конце пятнадцатого века из Испании и Португалии после изгнания оттуда всех евреев. (Англия и Франция сделали это еще раньше.) Они скрывались от испанской инквизиции, поставившей их перед выбором — принять христианство или уехать из страны. С появлением сефардов в Амстердаме стало набирать силу их торговое влияние в Нидерландах. Голландские евреи могли жить в любом месте по собственному выбору, одеваться, как предписывали их обычаи, и открыто соблюдать свои религиозные традиции.

Все разраставшаяся еврейская община Амстердама, в которую теперь вливались и евреи-ашкенази, бежавшие от погромов в Германии и Восточной Европе, стала чувствовать себя в голландском обществе в относительной безопасности. Ее купцы и промышленники торговали со многими странами, занимались книгопечатанием, биржевыми операциями, производством табачных изделий. Мастерство еврейских гранильщиков алмазов и художников-ювелиров привело к тому, что это дело полностью перешло под их контроль, а Амстердам начал постепенно становиться европейской столицей золотых и алмазных изделий.

Карстен Роде знал: любую сделку хитрый еврей-ростовщик предваряет многословными излияниями, в которых расписывает достоинства собеседника, чаще несуществующие, в таких ярких красках, что неопытный переговорщик может от них просто ослепнуть и составить договор себе в ущерб. Поэтому несколько суховатый деловой тон Шмуэля Монтальто заставил капера держаться настороже.

Однако предложения ростовщика были вполне приемлемы, и никакого подвоха за ними Карстен Роде не заметил. Нюх Гедруса Шелиги, рискнувшего присоединиться к своему капитану, тоже ничего дурного не предвещал. Конечно, его капитал не шел ни в какое сравнение с солидной суммой Голштинца, но Литвин был себе на уме. Он рассчитывал продолжить сотрудничество с амстердамскими ростовщиками в будущем.

Обговорив все условия, в том числе место и время передачи денег, Шмуэль Монтальто удалился. А моряки возвратились за свой стол, чтобы обмыть удачные переговоры. Но на душе Голштинца было почему-то неспокойно. Какой-то крохотный червячок угнездился внутри и потихоньку прогрызал там ходы. Его шебаршение действовало на нервы, и капитан старался успокоить себя большими дозами спиртного, что не очень помогало.