выходили на улицу. У входа в ректорский дом стояла темно-синяя лакированная карета, запряженная цугом четверкой лошадей. Лошади были откормленные орловские рысаки, и, судя по солидному виду, могли везти не то, что экипаж, а целый вагон.

Карета была с золотым орнаментом под окнами и на двери, только без герба. Зато по всем четырем углам висели золотые фонари, на запятках стояли лакеи, а впереди сидел бородатый кучер необыкновенной дородности, в длинном одеянии, подпоясанным красным кушаком, и в невысокой шляпе, похожей на урезанный цилиндр.

Они уселись на бархатные сиденья и тронулись в путь.

— Ефим Фёдорович, меня очень заинтересовал ваш орден со львом, — начал Саша. — По-моему, я никогда такого не видел.

— Это орден Льва и Солнца от персидского шаха, — с явным удовольствием объяснил Гучков, — за значительные торговые сношения с Персией.

— А медали? — спросил Саша.

— В основном за мануфактурные выставки, — сказал купец. — А вот эта, на Анненской ленте за распространение торговли, а золотая на владимирской — за усердное исполнение распоряжений правительства во время холеры 1831 года, а бронзовая — за пожертвования на военные надобности во время восточной войны…

Саша перевел для себя, что восточная война — это Крымская.

— А что у вас за необычный мундир? — поинтересовался он.

— Это мундир мануфактур-советника, — улыбнулся Гучков.

И Саша подумал, что в положении подростка есть свои преимущества: можно задавать кучу глупых вопросов, не опасаясь подозрений в глупости. Все спишут на отроческое любопытство и одарят отеческой заботой.

— Мануфактур-советников Петр Великий придумал? — предположил Саша.

— Нет, — возразил городской голова Гучков, — император Александр Павлович. Есть еще коммерции советники.

— Ужасно интересно! — воскликнул Саша. — А с гражданскими чинами это все как-то соотносится?

— Соответствует чину восьмого класса, — пояснил Гучков, — Коллежский асессор.

— То есть майор, — перевел Саша в военную терминологию.

Городской голова кивнул.

— А большая у вас мануфактура? — поинтересовался Саша.

— До войны работало три с половиной тысячи человек, — сказал купец. — Но пять лет назад у нас был пожар, сгорел главный четырехэтажный корпус со всеми машинами и материалами, до сих пор не можем восстановить. Полмиллиона убытка серебром, — он вздохнул. — Так что осталось 97 строений, из коих 24 кирпичных.

— Ага! — сказал Саша. — И майор! Мелковато для вас. Полк-то поменьше будет.

Гучков смиренно улыбнулся, пожал плечами и развел руками.

— А что фабрика производит? — спросил Саша.

— Пряжу шерстяную, кашемиры, материи набивные и платки цветные и узорные, — начал перечислять купец, — салфетки тканые и набивные, материи мебельные, ковры бархатные.

— Я больше люблю со всякими железками возиться, — заметил Саша, — но все равно было бы интересно посмотреть.

— Хоть сегодня, — пригласил купец, — фабрика в Лафертовской части, будем безмерно счастливы.

— В Лафевтовской части… — не понял Саша. — В Лефортове?

— Да.

— Ну, если я смогу встать из-за стола после купеческого обеда…

Справа проплыл Кремль, слева появился Дом Союзов, совершенно такой же, как в будущем, с зеленым фасадом, украшенным четырьмя коринфскими колоннами и балконом. Здесь Саше когда-то вручали аттестат после окончания 179-й школы. Или будут вручать…

Гучков проследил за его взглядом и прокомментировал:

— Благородное собрание. Здесь ваш батюшка, государь Александр Николаевич, впервые завел разговор об эмансипации.

— Отмене крепостного права?

— Да, Ваше Высочество.

— Ефим Федорович, вы из крепостных?

— Мой отец был из дворовых людей надворной советницы Белавиной Калужской губернии, — тихо сказал городской голова.

— Выкупились на свободу?

— Да.

Тем временем экипаж повернул налево, видимо, на Большую Дмитровку. Но Саша больше не нашел на ней ни одного знакомого дома.

— Меня всегда восхищали такие люди, как вы, — сказал Саша, — сами себя сделавшие и сумевшие добиться свободы и положения в обществе несмотря ни на что.

Карета остановилась возле длинного двухэтажного дома с трехэтажной башней посередине, украшенной пилястрами и высокими арочными окнами. Над входом имелся балкон на кованых опорах, венчавших тонких металлические колонны, что придавало зданию сходство с железнодорожной станцией.

— Это Московское купеческое собрание, — объяснил Гучков.

У входа собралась толпа, состоявшая в основном из бородачей в длиннополых черных и синих сюртуках, но встречались и мундиры мануфактур-советников, и совсем привычные костюмы — тройки с белыми сорочками, галстуками-хорватами и лежащими на солидных животах золотыми цепями карманных часов. Краем глаза Саша заметил в толпе студента Мамонтова.

Гости вышли из кареты под крики «ура!» Городской голова спустился следом.

В центре толпы, в первом ряду стоял высокий старик с совершенно седой бородой, широкими плечами и в черном долгополом сюртуке. И держал хлеб-соль на позолоченном блюде, покрытым белым рушником с красной вышивной по краям.

Каравай на рушнике был огромен, золотист и так красиво украшен печеными листьями и цветами, что Саше остро захотелось забрать его с собой. Но он вспомнил, что надо отломить кусочек, опустить в золотую солонку на вершине и съесть. Что и сделал, отщипнув кончик хлебного лепестка.

— Это Савва Васильевич Морозов, — шепотом просуфлировал Гучков, — старейший московский фабрикант.

— Сердечно благодарю вас, Савва Васильевич, и все московское купечество! — громко сказал Саша.

В большом зале с высокими окнами были накрыты белоснежными скатертями длинные столы с хрусталем и дорогим фарфором. Полы устланы роскошными, но пестроватыми коврами, стены расписаны в классическом стиле вазами и цветочными узорами, а потолочный плафон — ангелочками и облаками.

У путти были видны только пухлые личики, крылышки и ручки. Никаких вам срамных мест! Боже упаси!

А с потолка свисали огромные тяжелые люстры с бесчисленными подвесками.

Присутствующие встали Саше навстречу.

Он сделал великодушный жест рукой и улыбнулся.

— Прошу садиться дорогие мои!

Его подвели к столу. Прямо перед ним на серебряном блюде красовался огромный осетр, запеченный целиком, рядом лежала черная стерлядка, а по бокам: две рыбки поменьше разного окраса: золотистая и серая. Саша предположил, что это форель.

Понятное дело картину дополняли здоровые хрустальные ёмкости с красной и черной икрой горками, снабженные золотыми ложечками. А центре композиции располагалась огромная фарфоровая супница, расписанная сценками с поселянками, от коей соблазнительно пахло ухой, приправленной лавровым листом, укропом и перцем.

Саша уж было нацелился на это рыбное царство и поискал глазами лакея, который бы пододвинул ему стул, но Савва Васильевич, оказавшийся ровно напротив, степенно встал и перекрестился