эти филиокве, число пальцев, направление обхода алтарей и число букв «И» в имени Христа — только попытки подвести теоретическую базу под властные полномочия.

— Кому верить? — вслух спросил он. — Ваше слово, Савва Васильевич, против слова Григория Федоровича.

— А зачем гадать? — спросил Савва Васильевич. — Увидеть можно. Приходите к нам на Рогожское кладбище — сами все услышите.

— Только не это! — воскликнул Гогель. — Какая наглость! Я этого не допущу!

— А чего бы не прийти… — проговорил Саша. — Вместе за батюшку моего и помолимся.

— Александр Александрович, нельзя молиться с иноверцами! — возразил Гогель.

— Почему? — поинтересовался Саша.

— Да они сами не с кем не молятся!

— Значит, это будет в первый раз. Да я оденусь по-староверчески, меня и не узнает никто.

— Нет, — отрезал Гогель.

— Хорошо, Григорий Федорович, — улыбнулся Саша, — мы это еще обсудим.

Городской голова Гучков поднялся на ноги с чаркой водки.

— За нашего августейшего гостя Великого князя Александра Александровича!

Все повскакивали с мест, зазвенели рюмки.

Саша тоже поднялся со своим квасом и чокнулся с ближайшим окружением.

Второй тост был за «державного государя нашего Александра Николаевича». А на третьем Саша попросил слова.

— Сердечно благодарю вас, господа, за великолепный прием! — сказал он. — Я узнал много нового для себя, и, к сожалению, не радостного. О закрытых молельнях, о сосланных беспоповцах, о запечатанных алтарях. Закон о веротерпимости в России всегда был моим сокровенным желанием и моей мечтой. Чтобы привлечь меня на свою сторону, вам даже не надо было кормить меня осетриной со стерлядью.

В зале послышались сдержанные смешки.

— Два с половиной века назад во Франции по приказу короля Генриха Четвертого был принят Нантский эдикт, уравнявший в правах католиков и протестантов и положивший конец тридцатилетию религиозных войн, — продолжил Саша. — Наступила новая эпоха, названная «Великим веком». К концу него Франция стала ведущей страной Европы, а французский — языком дипломатов и аристократии.

К сожалению, меньше века спустя Нантский Эдикт был отменен. Последствия не заставили себя ждать: торговля пришла в упадок, а протестанты сотнями тысяч эмигрировали из страны. Это всегда так: если люди приезжают в страну — значит, страна на подъеме. Если же бегут — это начало упадка, а значит, жди беды.

И Франция утратила лидерство, отдав его тем странам, куда и уехали гугеноты.

Одной из этих стран была Россия.

Прошло менее века после отмены Нантского эдикта, и указ о веротерпимости был принят у нас моей прапрабабушкой — государыней Екатериной Великой.

Ещё в своем манифесте при вступлении на престол она объявила амнистию старообрядцам, приказала освободить их из-под стражи, а следствия прекратить. Призвала уехавших в эмиграцию вернуться на родину, обещая никаких наказаний им не чинить, разрешила свободно совершать богослужения по старообрядческим книгам и беспрепятственно строить часовни, храмы и скиты.

И они приехали. А её эпоха стала нашим золотым веком.

Потому что, если народ не тратит силы на бессмысленную религиозную вражду, ему остается только расправить крылья и подняться ввысь, оставив далеко внизу, погрязших в ненависти и распрях.

Потому что религиозное неравенство — это гиря на ногах государства. Их много таких гирь, но от этой избавиться легче всего: достаточно только политической воли.

Казалось бы, указы великой государыни должны были положить конец преследованиям за веру, однако они позабыты, и все вернулось на круге своя.

В этой стране… то есть в России, далеко не все от меня зависит, но я приложу все усилия, чтобы принцип свободы совести, наконец, у нас победил. Чтобы никто не был судим за веру, чтобы ни один молельный дом не был закрыт, чтобы все могли молиться и служить литургию так, как считают правильным и спасительным. Чтобы с рогожских алтарей были сняты печати. Думаю, это наше общее с вами желание. Так выпьем за то, чтобы желания исполнялись!

Речь была встречена аплодисментами, звоном бокалов и криками «Ура!»

Все сели. Саша почувствовал на себе взгляды сотен присутствующих. В глазах купцов был восторг.

— По гроб жизни будем благодарны, если печати снимут, — прогремел Морозов.

— Что смогу, — сказал Саша.

— Ваше Высочество, а вам точно четырнадцать лет? — поинтересовался Гучков.

— Это вы еще не привыкли, — заметил Саша. — В Питере уже никто не удивляется. Все было понятно? А то мне иногда нужен переводчик.

— Ефим Федорович у нас даже по-французски знает, — сказал Морозов. — Да и мы не дураки. Нам нужен Нантский эдикт. Чего же тут непонятного?

— Точно! — сказал Саша.

И поинтересовался:

— Московский университет, Ефим Федорович?

— Нет, я самоучка, — улыбнулся Гучков. — Но хочешь вести дела с заграницей — куда ж ты денешься? Не только по-французски, и по-немецки немного.

— У меня тоже с немецким хуже, — признался Саша. — Английский учите — не пожалеете!

Тем временем квас каким-то образом кончился.

— Хлебного или яблочного? — спросил лакей.

— А яблочный есть? — обрадовался Саша. — Яблочного.

Квас действительно божественно пах яблоками.

— Откуда сейчас яблоки? — удивился Саша. — Конец мая.

— Из теплиц, — улыбнулся Гучков.

— Из райского сада вашего батюшки?

— Да.

— Выжил значит сад?

— Да, мы его сохранили.

— О! А ананас планируется?

Честно говоря, Саша не очень любил ананасы, от них потом болит язык. Но па́ру кусочков можно.

— А как же! — сказал Гучков.

Как это Его Императорское Высочество могло заподозрить, что обойдется без ананаса!

Саша задумался о том, насколько господа купцы пьяны. Ну, чтобы перейти к следующему вопросу.

Огромному старику Морозову три чарки были явно как слону припарка. Его более субтильный сын тоже не выглядел пьяным. И Гучков вполне уверенно держался на ногах.

Где же хваленый разгул купеческий?

Стесняются Великого князя?

Саша пропустил ещё три тоста: «За августейшую фамилию державного государя Александра Николаевича», «За святую Русь православную и её обычаи отеческие» и «За удачу в делах».

Успел прикончить уху и кусочек стерлядки.

И, наконец, поднялся на ноги и попросил слова.

Глава 20

— Господа! — начал он. — Мою предыдущую речь вы встретили аплодисментами, что было для меня очень лестно. Но как бы эту не освистали. Потому что я собираюсь просить денег.

Купцы заулыбались.

— Начну немного издалека, — продолжил Саша. — Вчера я ужинал