годятся. Деньги на строительство потрачены понапрасну; лестницы узки, потолки тяжелы, комнаты и будуары тесны, залы, будто погреба, темны — здесь невозможно жить. Наш мудрый народ в таких случаях говорит: «Коль груба работа — не скрасит и позолота».

Придворные расхохотались. Екатерина улыбнулась и продолжила:

— Так что не обессудь, Василий Иванович, но придётся здесь всё сломать до основания. Видимо, твои почтенные года уже не позволяют тебе вести столь большое строительство — ничего, позовём кого-нибудь другого, хотя бы твоего достойного ученика Матвея Казакова, который не раз уже явил своё мастерство при переделке твоих произведений.

Придворные снова рассмеялись, а Баженов сказал:

— Ваше величество, я надеюсь, что мои почтенные года не являются истинной причиной отставки, потому что если бы это было так, нашлось бы немало людей, которые давно должны были получить её.

Екатерина, которая была на девять лет старше Баженова, бросила на него уничижающий взгляд, резко повернулась и пошла прочь. Потёмкин крякнул, осмотрел Баженова с ног до головы и зашагал за ней; придворные, обходя Баженова, как зачумлённого, бросились за императрицей и Потёмкиным.

На выходе из усадьбы Екатерине попалась на глаза улыбающаяся, не подозревающая, что происходит, Аграфена Лукинишна в окружении детей.

— Кто это? — спросила Екатерина.

— Жена Баженова, — сообщили ей.

— Вот как, — коротко ответила Екатерина и стала с помощью Потёмкина подниматься в карету.

— Ваше величество, — сказал подоспевший Баженов, — возможно, я достоин вашего гнева, но жена моя ничего плохого вам не сделала.

Екатерина остановилась, повернулась к Аграфене Лукинишне и дала ей знак подойти.

— Ваше царское величество, спасибо вам за все ваши милости к супругу моему! — проговорила Аграфена Лукинишна, целуя ручку императрицы.

Екатерина, не сказав ни слова, убрала руку, села с Потёмкиным в карету и уехала.

К Баженову приблизился какой-то человек, видом и одеждой похожий на подрядчика.

— Не узнаете, господин Баженов? — спросил он. — Я Московский Кремль восстанавливал, который вы на свой манер хотели перестроить. Павлантием меня зовут, а по отцу — Африкановичем.

— Помню, — ответил Баженов. — Что ты хочешь?

— Мне приказано дела у вас принять, вкупе с господином Казаковым снова вас исправлять буду, — ухмыльнулся Павлантий Африканович.

— Уже приказали? Быстро, — сказал Баженов. — Или заранее всё решили?..

— А этому что здесь надо? — к ним подошёл Прокопий Елизарович. — Я его хорошо знаю. Опять решил подряды у нас перебить, Африканыч?

— Это мой злой гений, — ответил вместо него Баженов. — Я строю, он разрушает.

— Да что произошло-то? — в один голос спросили Прокопий Елизарович и Аграфена Лукинишна.

— Не понравился матушке-царице этот дворец, а также не понравилось ей, что господин Баженов вольно себя ведёт, — язвительно пояснил Павлантий Африканович. — Нешто с царицей так можно рагговаривать?

— Василий Иванович, как же это?.. Господи, только этого нам не хватало!.. — охнули Прокопий Елизарович и Аграфена Лукинишна.

— Сдавай дела, Елизарыч, и поехали к нам домой, там и поговорим, — сказал Баженов.

* * *

Разгром московского братства был полный. Царицынские дворцы были снесены до основания, типография Новикова закрыта, изъяты и уничтожены его издания, а сам он вскоре арестован, вывезен в Петербург и помещён в Шлиссельбургскую крепость. Трубецкой и Тургенев были высланы в дальние их деревни, с запрещением выезда; Лопухин оставлен под надзором в Москве. Идеи московских братьев были признаны более вредными, чем идеи французских вольтерианцев.

Баженова не тронули: Екатерина сочла, что он уже достаточно наказан и не стала преследовать прославленного зодчего. Он был подавлен и запил, что редко с ним случалось. Чтобы не тревожить Аграфену Лукинишну и не подавать дурной пример детям, он переехал на время в трактир «Разгуляй», имевший комнаты для постояльцев. Там Баженова и нашёл Афанасий Иванович, дядюшка Аграфены Лукинишны.

По грязной, отдававшей затхлым лестнице с плохим узким ковром и обтянутыми красным сукном перилами он поднялся на второй этаж, где был прилавок с водкой и довольно невзрачной закуской; следующая большая комната, «зала», была сплошь уставлена в несколько линий диванчиками и столиками, за которыми можно было устроиться вчетвером; в глубине залы стоял громоздкий орган-оркестрион, на котором угрюмый музыкант исполнял восточные мотивы из модной оперы Пашкевича «Тунисский паша». Из залы имелась дверь в коридор с отдельными комнатами; в одной из них, с окрашенными в серый цвет стенами, потемневшими от времени лавками и резной кроватью в русском стиле Афанасий Иванович нашёл Баженова.

Сопровождавший Афанасия Ивановича трактирный слуга, «половой», в белой рубахе навыпуск, указал на Баженова, который спал за столом, уставленным закусками и недопитыми бутылками водки, и сказал:

— Седьмой день гуляют. Мы уж заходим запросто, без стука, чтобы узнать, не надо ли чего? Может, и вы, господин хороший, выпить и закусить желаете? Могу предложить свиные окорочка с хреном и сметаной, котлеты отбивные телячьи, баранину жареную с зеленью, суточные щи с кашей, селяночку, осетринку, — а под всё это расстегайчики, пироги подовые, блинчики, какие вам будет угодно, с начинкой и без. А водочка у нас первейшая в Москве, а к ней селёдочка-черноспинка с лучком, икорка белужья наисвежайшая, но особо удались груздочки солёные — сам господин губернатор к нам специального нарочного за ними присылает.

— Водки здесь и без того хватает, — Афанасий Иванович кивнул на стол. — А из еды принеси щи с кашей, баранину, пироги подовые, блины на твой выбор, — ну, и груздочки неси, попробуем… Я сегодня уже отобедал, так что много есть не буду.

— Понимаем-с, сию минуту, — половой услужливо шаркнул ногой и исчез за дверью.

Афанасий Иванович подошёл к Баженову и потряс его за плечо:

— Василий Иванович! Василий Иванович! Пробудись!

Баженов поднял голову и мутно посмотрел на Афанасия Ивановича. Не поняв, видимо, кто стоит перед ним, он молча налил водку в гранёную рюмку на толстой ножке и пододвинул к Афанасию Ивановичу. Тот отпил глоток и сел напротив Баженова:

— Выпей, Василий Иванович, вот этого, — он вытащил флягу из кармана и дал ему.

Баженов покорно выпил и закашлялся:

— Крепка! Живой огонь!

— Настойка на мяте, нарочито для таких случаев, — сказал Афанасий Иванович. — Ну, как, легче?

Взгляд Баженова стал осмысленнее.

— Афанасий Иванович! Вот не ждал! — воскликнул Баженов. — Вы как сюда попали?

— Аграфена прислала: говорит, целую неделю Василий Иванович дома не появляется. Я и подумал, что в «Разгуляе» надо тебя искать — сам, бывало, здесь горе заливал, — сказал Афанасий Иванович. — Самое подходящее место, чтобы от трудностей житейских в себя прийти.

— Эх, Афанасий Иванович, вся жизнь под откос пошла! — тяжело вздохнул Баженов. — Главное, за что, за какие мои грехи? Какой дворец в Царицыно выстроил, ни сил, ни денег не жалел — и на тебе! Матушка-императрица слова