Н.И. Новиков.

Художник Д.Г. Левицкий

Бедствия народные ужасны: прямым следствием их стала пугачёвщина, что так сильно и широко охватила целые губернии наши. Казалось бы, этот жестокий урок должен был вразумить высшую власть, но нет, стало только хуже, а в брожении, что идёт сейчас в обществе, обвиняют людей, не боящихся свободно мыслить и излагать свои взгляды. При этом, мракобесам и гонителям свободной мысли даны ни с чем несравнимые полномочия, с помощью которых они притесняют даже науку. Выпущенный Академией наук астрономический календарь был изъят, поскольку духовные цензоры расценили сведения о планетах вредными, «к соблазну народному склонными». Изданная при содействии Ломоносова книга французского академика Фонтенеля «Разговор о множестве миров» признана «противной вере и нравственности»; её также изъяли и уничтожили. Более того, Синод потребовал, чтобы и произведения Ломоносова были сожжены, а сам Ломоносов отослан к отцам Церкви «для увещания и исправления».

Книгу профессора математики Аничкова публично сожгли на Лобном месте — вы подумайте, как при батюшке-царе Иоанне Грозном! — а профессор Мильман за безбожие был пытан в Тайной канцелярии и выслан из России. Между тем, никто, более чем Церковь, не приучает народ к безверию и безбожию. Да что там говорить — «святые отцы» сами не веруют в Господа, а семинарии превратились у нас в школы атеизма!..

Можно ли мучить человека за его взгляды? Я нисколько не одобряю безбожие и решительно борюсь с атеизмом, ибо считаю его ошибочным и разрушительным для общества учением, но борьба должна вестись словом, а не делом. Как известно, истина рождается в спорах, и чем больше существует разных мнений, тем здоровее и крепче истина, порождённая их столкновением. Отнимая же у своих противников право на свободное суждение, мы рискуем оказаться в плену ложных представлений и совершить непоправимые ошибки.

Я вижу, как тучи сгущаются и над моей головой, — понизив голос, продолжал Новиков. — Книги, которые выпускает наше «Типографское общество», вызывают сильное неудовольствие у многих приближенных к власти: на меня то и дело пишут доносы, я устал ходить объясняться в полицию и канцелярию губернатора. Мне недвусмысленно дают понять, что терпение власти скоро кончится, и тогда нечего рассчитывать на снисхождение.

— Какой же выход? — спросил Баженов, напряжёно слушавший Новикова.

— Наши братья во Франции ведут дело к полному преобразованию политической и общественной системы своей страны, к тому, что называется «революцией», — ещё более понизив голос, почти шептал Новиков. — Они убеждены, что апостольская деятельность светочей Просвещения посеяла нужные семена в народе, — что надо лишь устранить губительную власть короля и Церкви, и Франция совершенно преобразится: свобода, равенство, братство станут принципами жизни, справедливые законы обеспечат процветание граждан, исчезнут зависть и вражда, — и тогда осуществятся мечты человечества об идеальном обществе.

Возможно, для Франции революция действительно благо — в конце концов, французские крестьяне уже четыреста лет, как вышли из крепостного состояния, а мещане более шестьсот лет пользуются правами, которые даёт им городское законодательство. Это в самом деле граждане страны, исполненные чувства собственного достоинства, понимающие свою роль в государстве, к тому же, вдохновлённые идеями гуманистов и просветителей. Да, возможно, революция — благо для Франции, хотя нельзя сказать наперёд, удастся ли избежать при этом насилия и крови, однако в России всё обстоит по-иному. Пугачёвщина показала, что такое бунт рабов — тёмных, забитых, не знавших сострадания к себе, а потому не имеющих его ни к кому.

Море крови прольётся, если у нас вспыхнет революция, но чтобы избежать её, есть только одно средство — устранить причины, которые могут её вызвать. На императрицу надежды больше нет, но есть надежда на наследника престола: Павел Петрович во многом разделяет наши идеи и охотно вступил в одну из наших лож. Вам следует поехать к нему, Василий Иванович, чтобы заручиться его поддержкой. Это единственный выход.

— Мне? — удивился Баженов. — Но почему мне?

— Вы обмолвились, что собираетесь ехать в Петербург просить денег: вот вам и повод для свидания с Павлом Петровичем, — сказал Новиков. — Ваш визит будет вполне естественен, ведь все знают, что императрица отстранила сына от государственных дел, и он теперь покровительствует искусству. Кому же ехать, как не вам, Василий Иванович? Меня просто не допустят к наследнику, другие члены нашего братства тоже под подозрением, а вы, как-никак, известный архитектор, против вас у власти ничего нет.

— Хорошо, Николай Иванович, я постараюсь свидеться с наследником, — согласился Баженов. — Однако как мне заручиться его доверием?

— Возьмите вот это, — Новиков протянул табакерку с замысловатым рисунком, на котором угадывались изображения циркуля и молотка. — Увидев эту табакерку, Павел Петрович поймёт, что вам можно доверять.

Поездка в Петербург

Двор Екатерины II делился на две неравные по величине и значению части: меньшую и слабую составлял личный двор Павла Петровича. Екатерина, свергнув своего мужа Петра III, отца Павла, объявила себя императрицей до совершеннолетия сына, которому тогда было восемь лет. Затем прошло десять лет, и пятнадцать, и двадцать, а Павел всё считался несовершеннолетним — даже когда ему пошёл уже четвёртый десяток. Было понятно, что Екатерина не собирается отдавать власть сыну, а чтобы ему не пришло в голову последовать примеру матери и занять престол силой, Павла держали поодаль от Петербурга под надёжным надзором.

В Гатчине, где жил Павел, он создал свой особый мир, полный грёз и фантазий. Здесь существовали порядки, основанные на рыцарстве и высоких идеалах, но в то же время — на строгой дисциплине, которой так не хватало России. Придворные Павла, а ими были люди, отставленные по различным причинам от большого двора Екатерины, поддерживали существование этого романтического мира, наполняя его сладкими мечтаниями и дерзновенными замыслами.

А.А. Безбородко.

Художник И.Б. Лампи

Долгие годы главную роль при дворе Павла играл граф Никита Иванович Панин, который до того возглавлял всю внешнюю политику Российской империи. Он был человеком столь обширных и разносторонних знаний, что в Петербурге его называли «ходячей энциклопедией», к тому же, обладал ясным и острым умом. Если бы к этому прибавились сильная воля и жизненная энергия, граф Панин стал бы выдающейся личностью в российской истории, однако, к несчастью, он был склонен к лени и всевозможным удовольствиям, в числе которых первейшими считал хорошую еду, красивых женщин и игру в карты. Проекты же по преобразованию России, без сомнения полезные и необходимые для неё, оставались на бумаге — в