Оторвав взгляд от Яны, которая тоже заметила меня и теперь призывно улыбается, я вновь смотрю на Семена. Каковы шансы, что она ему о нас рассказала? В его глазах нет ни шутливости, ни гнева, ни упрека. Значит, никаких.

 — Ты ее напугал, Семен. Понятно, что она дочь, но взрослая ведь уже, и об операции имела право знать. 

 — Станешь отцом — поймешь, каково это — своего ребенка защищать, Андрей.

 — Одно дело - защищать, другое — лишать возможности выбора. Она бы могла полететь с тобой, а ты ей такого шанса не дал.

 — Андрей Вячеславович, — Семен по-прежнему улыбается, но по стальному блеску в глазах я вижу, что разговор ему неприятен. — Давай не будем о прошлом. Что было, то уже прошло. 

 Он разворачивается и встает рядом со мной, так что мы теперь оба смотрим на Яну, чье внимание старательно пытается привлечь тот темноволосый.

 — Даянов, депутат который, сегодня в числе приглашенных, — негромко говорит Семен. — Может, помнишь его? Пару раз дома у меня бывал. Сын его, Тимур, с Янкой, оказывается, учился. Дамир ему кресло генерального в «МосСпиртПроме» подсуетил. Явно к ней неровно дышит паренек — весь вечер не отходит. Смотрятся, в принципе, а?

 В голове начинает шуметь раздражение: не на Семена и даже не на Тимура этого, а на себя и на ситуацию в целом. Что, блядь, за детсад? Яна практически ко мне переехала, член мой сосет каждую ночь, а я как дебил должен весь вечер молча смотреть, как Галич ей женихов подбирает, чтобы порадовать в день рождения. Это уже его пятьдесят третий по счету — как-нибудь переживет. В том, что здоров и в обморок падать не собирается, убедился, а обещания молчать Яне я не давал.

 — Семен, поговорить нужно. 

 Яна, словно почувствовав что-то, перестает улыбаться и обеспокоенно начинает поглядывать на нас. Знаю, что она много времени на подготовку мероприятия потратила и хотела, чтобы все было идеально, но так надо. Он же не просто ее отец, но и мой друг — мужская честь моя на кону. Женщинам не понять.

 — Часик не терпит? Я с Мавриным по поводу нашего проекта еще перетереть хотел. 

 — Не терпит, Семен. Здесь же, я помню, ВИП-кабинка есть? Давай там.

 — Ну давай, раз не ждет.

Андрей

 — Мне прямо волнительно как-то, Андрей, — шутливо произносит Семен, едва дверь ресторанного кабинета за нами захлопывается. — Откуда такая срочность? 

 — Слишком давно ждал этого разговора. По телефону вываливать было не комильфо.

 Галич останавливается возле длинного дубового стола и с секунду оценивает мой настрой, после чего его лицо приобретает деловую серьезность.

 — Выкладывай, Андрей. Что у тебя там?

 — У меня с Яной отношения, — решаю избежать ненужных прелюдий. — Все серьезно. Хотел, чтобы ты услышал это от меня.

 Едва я произнес эти слова, с груди будто булыжник сняли, и я, наконец, без угрызений совести могу смотреть другу в глаза. Что бы ни последовало дальше, я все сделал правильно.

Семен не шевелится. Его взгляд по-прежнему сосредоточен на мне, разве что цвет сменился с пронзительно-голубого на синий. Глаза Яна унаследовала от отца.

 — Яна, — медленно произносит он, словно слышит это имя впервые. — Я так понимаю, речь не о телке левой, а о моей дочери, иначе бы ты меня сюда не притащил.

 — Да, о ней. 

 Лицо Галича багровеет, и я невольно морщусь от растущего чувства тревоги. Я, в общем-то, ко всему готов, вплоть до того, что он мне морду бить кинется, но за его здоровье все же опасаюсь.

 — И ты мне вот так об этом говоришь? С наглой рожей? Что дочь мою трахаешь, пока я в Штатах сосуды ремонтирую?

 Нет, Семена просто так с ног не сбить — его пятидесяти и двадцатилетние позавидуют. Реакция примерно такая, как я себе представлял: смотрит на меня как бык на красную тряпку и мысленно мне уже мошонку выдернул.

 — А как мне еще было тебе сказать? Думаешь, я время подгадал, чтобы к ней подкатить, когда ты уедешь?

 — Да ты мне никак не должен был сказать! — его бас грохочет так, что тарелки, которыми сервирован стол позади него, начинают дребезжать. — Тебя вообще рядом с ней быть не должно. Тебе лет, сука, сколько? Сорок? А дочери моей? Ты думаешь, я ее для такого прожженного кобеля, как ты, растил? Баб домой не приводил, от грязи оберегал, чтобы она тебе досталась? Ты не охуел ли, Андрей?

 Конечно, я его понимаю. И про разницу в возрасте он прав, и про мое былое неприятие отношений и моногамии в принципе. Но прошлое свое я отменить не могу, так же как и отказаться от будущего. В погоне за тем, чего мне по-настоящему хочется, я тот еще эгоист. 

 — Так получилось, Семен. Я ничего специально не планировал. Яна была бы последней из тех, к кому я приблизился, можешь не сомневаться. Но сердцу, и правда, не прикажешь.

— Сердцу? Какое на хер у тебя сердце? В штанах которое? Ты, тварь, чем думал? И ведь, сука, знал все… что девчонка неиспорченная, и что за достойного замуж ее выдать хочу. Шлюхами элитными нажрался, теперь на невинность потянуло. Мог бы любую из клуба своего взять — толпами там ходят и ноги готовы раздвинуть.

 Так я, блядь, и взял.

 — Я люблю ее. Она любит меня. Я, конечно, могу еще кучу оскорблений от тебя стерпеть, и ты во многом будешь прав, но ничего уже не изменишь. 

 Мое вылетевшее признание нисколько Семена не трогает, впрочем, как и упоминание о чувствах Яны — маска праведной злости и желания меня расчленить даже на секунду не дрогнула.

 — В чем я буду прав? Я, блядь, шлюх с тобой в бане делил, видел, как ты пальцы провинившимся ломал. Всю твою грязную подноготную знаю. Думаешь, мне такой зять, как ты, нужен? 

 — А как же: «Ты и Яна - моя единственная семья»? — не удерживаюсь от усмешки. И снова прав был Серега: то, что как друг я для Галича хорош, не означает, что гожусь в спутники его дочери. Не то чтобы я этого сам не знал, но слышать вслух неприятно. 

 — Какая ты мне, сука, семья после этого? Я тебе доверял. Не только бабки свои доверил, но и за дочерью присматривать. Ты же в дом ко мне приходил, за столом моим сидел, в глаза смотрел, тварь неблагодарная.

 С каждым его новым оскорблением во мне поднимается раздражение: то, что Семену новость пришлась не по вкусу, не означает, что из меня можно делать пацана для битья и разбрасываться голословными обвинениями. Чувства вины он мне все равно не внушит, и лимит моего терпения подходит к концу.

 — Так, может, не стоило просить присматривать? Ты же не дурак, чтобы не понимать: Яне давно не восемь, она красивая женщина, а я живой мужик. Она меня пятнадцать лет любила, если ты не в курсе, и подарок мой детский хранила. Очевидно, не так ты внимателен был к своей дочери, раз ничего не замечал.

 — Как полюбила, так и разлюбит, — холодно произносит Семен. Таким тоном он на моей памяти много лет назад людей под себя ломал. — Ты к ней не притронешься больше.