Юбка совсем испачкалась, а переодеться не во что. Если эту выстирать, то ходить не в чем – хоть в простынь заматывайся, – а просить новые вещи стыдно. Ничего, перетерпит, выдержит две недели, будет стирать одежду перед сном, а надевать утром сырой – не беда.

Второй день. Ей не верилось.

Она здесь второй день; миры перекрестились, словно шпаги: прошлое – одна линия, настоящее – другая, будущее – третья, еще не сформировавшаяся. Каким оно будет – будущее? Что именно собирается придумать безымянный незнакомец, чтобы вернуть ее в мир Уровней на законных основаниях? И на законных ли? А если так, не попадет ли ему самому за проступок?

Почему-то все это время он был добр к ней – насмешки не в счет. Не гнал прочь, терпел, несмотря на расхождение во взглядах, даже оружие оставил для защиты. Почему так?

Наверное, потому что внутри него много хорошего. Есть такие люди: снаружи злые, как черти, а внутри океан нерастраченной любви, которая попросту не нужна никому. Предлагать ее они не умеют и просить, чтобы их полюбили в ответ, – тоже.

Вот и он – Бог Смерти – рычит, с виду кусается, близко не подпускает, а прочь не гонит.

Вспомнилось его лицо – красивое, словно гранитное, волевое: подбородок жесткий, нос лепной, будто скульптурный, глаза чернющие, разлет бровей вольный. А эти волосы… Надо же, как могут красить сильного мужчину длинные вьющиеся волосы. И ведь не делают его похожим на женщину, наоборот…

Женщины.

Алька вдруг усмехнулась собственным мыслям – подумала о том, что даже представить не может себя с одной из них в постели. Лесбиянка – как это? Это надо восхищаться чужой грудью? Тонкой талией? Стройными ногами? Да ей с высокой горки плевать, у кого какие ноги, – даром ей не сдались. А чтобы еще и щупать… Воображение в чужие женские трусы идти не хотело – не желало рисковать моральным здоровьем. Ну не виделись ей собственные пальцы на чужих кружевных плавках, а тем более под ними. А при мысли о том, чтобы взять в рот чужой сосок вообще чуть не стошнило.

Какое-то время она хрюкала на крыльце в одиночестве – тихонько давилась смехом, пила чай, развлекалась. Потом дала волю думам иного направления: а что, если среди женщин должна тоже встретиться одна-единственная? Что, если Бог Смерти прав – вдруг она лесбиянка? Ведь не зря Ташка все это время удивлялась, почему подруга все еще девственница? Неужели не хочет попробовать? Нил ее тогда совсем не возбудил, голые мужики в «загоне» тоже особенной реакции не вызывали, и Алеста вопреки всякому здравому смыслу вдруг задумалась – «а что, если?».

Икнула от удивления и долго сидела с распахнутыми глазами, пока в кружке остывал чай.

Хозяин вернулся поздно, уже стемнело. Аля не спала, прислушивалась к звукам, стоя у двери – гадала, сразу ляжет спать или же посидит на крыльце, выкурит сигарету? Если посидит, она присоединится – может, получится поговорить?

Урчащий мотор стих, хлопнула дверца. Через несколько секунд под ботинками скрипнули доски, но входная дверь так и не открывалась – значит, решил посидеть снаружи. Отгоняя прочь страх «а что, если прогонит?», Алеста выскользнула из спальни и двинулась вперед по темной прихожей.

– Как прошел твой день?

Тишина.

– Все ли, что хотел, успел закончить?

Тишина.

Над их головами плыл сигаретный дым; Аля ерзала от смущения. Сырели в тумане оставленные после дневной работы во дворе доски; от мужчины пахло городом: улицами, дождем, чуть-чуть бензином. Скоро и она вернется туда – в город.

– А я на ужин котлеты сделала – мясо. Как ты любишь. А еще полы везде помыла, окна протерла, пыль смела.

Она сама не знала, зачем рассказывала. Не хвалилась, просто не хотела молчать.

– Ты не голодный?

Ей не ответили. Лампочка над крыльцом не горела; луны не видно – небо затянуто тучами, в воздухе морось.

– В подвал тоже не ходила.

Добавила и умолкла. Что еще сказать?

Сосед курил молча, о чем-то думал. Явного недовольства от него не исходило, но и доброжелательности не чувствовалось; ее хотя бы не гнали, и уже хорошо.

– Хочешь, расскажу тебе еще про свой мир? – спросила тихо и наперед вздрогнула, предчувствуя отказ, но его, как ни странно, не последовало – все та же тишина. И она, сидя на темном крыльце рядом с незнакомцем почему-то расхрабрилась. – Мой город называется мягко и нежно – Лиллен. А раньше носил другое название. Совсем…

И понеслось.

Перед глазами встали зеленые улицы, кованые калитки, разноцветные улицы, знакомые названия. Имена булочницы, цветочницы, мороженщицы, мощенные булыжником аллеи, летящий с тополей пух, родной забор – белый, с приделанным к двери лазурным почтовым ящиком.

– И я учила в школе историю, только бабушка говорила не верить ей. А еще психологию – она мне сильно нравилась. Я все думала, поможет в жизни разобраться…

Может, он думал, что она зануда? Что заучка? Да и Бог с ним; Аля говорила без умолку. Про все: про систему, про правящих Женщин, про постоянную армию, про призывы по весне и осени, про то, как раньше не решалась даже подходить к Стене. И вместе со словами летели по воздуху картинки-открытки: накрытый скатертью стол во дворе, лицо матери, портрет отца, младшего братишки, а следом за ним флер из несказанного «я скучаю». Вспыхнуло в памяти лицо сестры, а следом и бабушки. Про последнюю Аля говорила много и с удовольствием – не заметила, что сосед уже давно докурил, но не перебивает, слушает – зачем-то рассказала ему про шкатулку, про найденные в ней письма и книги.

– Так чего же ты не хочешь вернуться? – то был первый вопрос, который он задал вслух хриплым голосом. – Ведь все такое красивое – зеленое, пышное, цветущее? Если так любишь семью…

– Люблю. Но нет мне там места.

– Почему? Я мог бы проводить тебя. Попытаться довести до границ Равнин, чтобы не разодрали Кошки.

Она вдруг испытала к нему такой прилив благодарности, что временно не нашлась с ответом – сидела и ощупывала кончики собственных пальцев, будто впервые обнаружила, что они у нее есть.

– Я не хочу назад.

– Почему?

Он действительно не понимал – она чувствовала по голосу.

– Не хочу жить по тем законам, не хочу становиться почетной гражданкой, не хочу идти к Храму. А бабушки уже давно нет… Никого родного нет.

– Не хочешь рожать от Богини?

– Не хочу.

Молчание. И беззвучный вопрос в воздухе.

– Я хочу от мужчины. Только не от таких, как у нас. Понимаешь, мы испортили своих мужчин, убили их – убили в них их самих. Они теперь либо слишком рафинированные, наученные – слушаются тебя, как рабы. Либо «дикие». Сильно… дикие. А нормальных нет.

– А какие это – нормальные?

– Такие, про которых рассказывала бабушка. Я хочу… хочу не такого, как в Лиллене.