и он против своей воли очутился в душной утробе. Прямо за спиной с шипением затворились дверцы, и чей-то голос сообщил, что следующая станция… – ее наименования он не понял; поезд разогнался, вагон дернуло, и его с размаху впечатало в стоявших у входа людей. Он забормотал извинения, судорожно цепляясь за скользкие, будто липкие поручни. Ему ничего не ответили, только смерили взглядом, тяжелым и равнодушным.

Поезд тем временем набирал скорость, и пол под ногами ощутимо дрожал. Уши заложило, а за оконным полумраком мелькали своды тоннеля.

Страшно не было, нет, было как-то… тягостно. Нечто неправильное было в этом душном, залитом неживым, желтым светом вагоне, в ревущем поезде, проталкивающим себя сквозь подземную тьму.

Он бросил взгляд на стену, заклеенную кричащими листочками, и увидел… Сперва он принял этот рисунок за пентаграмму, но когда вчитался, понял, что перед ним схема «подземного скоростного транспорта». Он и представить себе не мог, что… под землею мчались в разных направлениях такие же поезда, волоча сквозь тьму и мрак тысячи тысяч людей. И среди этих тысяч мчался в совершенно неизвестном направлении он.

Через пару остановок Дмитрий, тронув его за локоть, сказал: «У нас пересадка», – и, указав подбородком в сторону двери, стал продвигаться к ней. Он попытался протиснуться следом, но не тут-то было. Ему наступали на ноги, пихали локтями, что-то сердито шипели, и когда вагон остановился и народ повалил к выходу, он с отчаяньем понял, что между ним и дверями еще несколько рядов людей, которые не желали расступаться…

Спас ситуацию все тот же Дмитрий, который рывком, как морковку из грядки, выдернул его из вагона буквально за миг до того, как захлопнулись клешни дверей. Он стоял на перроне помятый, взопревший и совершенно потерянный. Право, если бы не его бодигард…

Мелькнула мыслишка плюнуть на все и вернуться, но он собрался с силами и кивнул, показывая, что готов к дальнейшим приключениям. Они влились в еще один поток и по ступенькам дошли до широкой, словно проспект, галереи, полого уходившей вверх.

Он шел этим аидовым царством и пытался представить, как идущие рядом ежедневно, по собственной воле, спускаются в это подземелье и куда-то идут, причем весьма ходко. Что-то обсуждая, споря… Ничуть не угнетенные тем фактом, что над ними толща земли высотою в дом… Его этот факт подавлял, вдобавок ко всему было парко и душно…

Внезапно он услышал звуки. Прекрасные и светлые скрипичные ноты перекрыли шарканье и гомон, отразились эхом и попали в самое сердце. На душе не стало спокойнее, но стало чище, словно бы повеяло свежим и чистым воздухом. С каждым шагом звук становился сильнее и ближе; где-то там, впереди, за спинами и затылками был его источник.

Галерея расходилась на два рукава, а на перепутье стоял скрипач, рождавший смычком музыку. Шедшие мимо изредка роняли в открытый футляр мелочь. Казалось, что музыка, это волшебное чудо в мрачном подземном мире, проходит мимо и совсем их не касается. Он зашарил по карманам в поисках денег, предупредительный Дмитрий протянул ему червонец, каковой он и опустил в футляр. Скрипач, как раз доиграв, остановился передохнуть, и он решился. Подошел и спросил:

– Простите великодушно, а вот то, что вы сейчас играли… что это было?

– Вивальди, – хмыкнул он, сгребая мелочь из скрипичного футляра.

– Спасибо вам, – с чувством сказал он, – огромное спасибо за то, что именно сейчас вы заиграли эту мелодию… Она была как никогда уместна.

– Да пожалуйста, – ответил тот, – за нее всегда платят больше, вот я ее и играю чаще остальных. Нравится она людям, – добавил он и прижал скрипку к подбородку, взмахнул смычком…

Он понял, что музыкант ведь, в сущности, прав, и Америки он никакой не открыл. Все просто: за что больше платят, то и играет. Просто. Но бывает, что в простоте совсем нет гениальности. Случается, что она, простота, бывает хуже воровства. И еще он вдруг с горечью понял, что не сможет уже с таким же ярким и живым чувством слушать эту же тему что под землей, что над нею.

И вновь был перрон, битком набитый вагон и воющее мелькание стен за окном, и в отражении он вместе со всеми качался в вагоне. Он вдруг заметил, что выражение его лица совсем не отличалось от попутчиков: такое же замкнутое и самоотрешенное, глаза смотрят в точку, а уголки губ скорбно опущены. Попытался улыбнуться – получилось только хуже…

С каждой новой станцией людей становилось все меньше и меньше, и скоро в вагоне остались лишь они с Дмитрием.

«Следующая станция – конечная», – возвестил невидимый женский голос.

Лестница, которая вела наверх, теперь не двигалась и была самая обычная, каменная. Всего несколько пролетов – и снаружи их встретил ветреный пасмурный день.

Почему-то оказалось, что цветов здесь не было. Серые дома, серый асфальт. Мелькают, проносятся на скорости разнообразные автомобили, оставляя лишь смазанный след, который тоже кажется серым.

Улицы прямые, как ствол. Как ущелье, краями которого громоздятся этажи, этажи, этажи… Окна пыльные. Чахлая зелень. Разрытая земля, в которой, пыхтя, ковыряется все то же механическое чудовище…

Люди здесь были другие. Они спешили так же, как на Прошпекте, но здесь их было меньше. Одеты они были заметно беднее и однообразнее. Были они какие-то резкие и угрюмые. В глаза смотреть избегают, но если вдруг глянут…

Столько в них было тоски и бессильной злости, что становилось просто страшно. Страшно и горько. И горше всего собственное, личное бессилие, невозможность что-то изменить. Взять бы и единым махом добавить цвета и жизни, да где там. Кажется, что они и сами уже не хотят этого. Что само понятие желания им незнакомо.

Крикливая молодежь, угрюмые старики, лари, зеленщики… И большие афиши, зазывающие и обещающие яркое и беззаботное бытие по разумным ценам или в кредит. Их тут больше, чем в центре города, и кажется, что они здесь единственное яркое пятно – вот это невыполнимое обещание лучшей жизни…

Они недалеко ушли. Оказывается, умница Дмитрий, видимо, предполагая такую реакцию заморского гостя, связался с водителем и тот, неведомым чудом прорвавшись через пробки, подхватил их почти у самой станции метро. И слава богу, потому что об обратном пути под землей, в ревущих душных тоннелях, он думал с ужасом. Но обошлось.

И когда он уже садился в автомобиль, то почувствовал, как в спину ему ударил взгляд. Несколько молодых людей стояли у ларька – не то покупали что-то, не то просто убивали время. Все, как по команде повернули голову в его