– Любонька, – решил нарушить повисшую паузу Андрей Петрович, но она его мягко, однако решительно перебила.

– Андрей Петрович, послушайте. Давайте начистоту. Скажите, вас мое предложение заинтересовало? Только правда, не деликатничайте…

– Заинтересовало, конечно, – ответил Андрей Петрович и сделал паузу…

– Но? – подхватила Люба. – Ведь вы же хотели сказать «но», правильно?

– Любонька, – грустно улыбнулся Андрей Петрович, опустив глаза, – неуютно чувствовать себя в тягость… не могу, просто поперек себя. Считай, что это бзик у меня на почве бродяжничества… Вот, собственно, и все «но». А тем более близкому человеку, ты и так столько для меня сделала, что… А специалиста найдешь получше меня. И уж по крайней мере не такого асоциального… Люба, Любонька, да что это такое, ну не плачь же…

Она и сама не заметила, когда, в какой момент из глаз покатились соленые капли.

– Андрей Петрович, – сказала она дрожащим голосом, по-детски шмыгнув носом, – я вас очень и очень прошу, никогда, слышите, никогда больше так не поступайте. У меня ведь, кроме вас, нет никого…

Андрей Петрович смотрел на нее, склонив голову, вздохнул и с виноватой улыбкой проговорил:

– Знаешь, Любонька, мне это напомнило сцену из твоего любимого мультфильма, помнишь?

– Нет, – всхлипнула она и беззащитно посмотрела на него, – какого?

– Ну, как же… Малыш и Карлсон… Ты еще очень обижалась на Астрид Линдгрен за то, что она написала в книжке про мальчика, помнишь?

– Ага, теперь вспомнила, – неуверенно улыбнулась она, – сцену про то, как нашли Малыша?

– Да-да, только вместо потерянного ребенка оказался потерянный старик, – он вздохнул, в его голосе снова задрожали слезы, – значит, больше, чем сто тысяч миллионов крон?

– Больше, – с чувством сказала она, – конечно, больше…

– Как там мой подопечный поживает? – не успев сесть в машину, осведомился Андрей Петрович. – Знаешь, – продолжил он, задумчиво глядя на мелькавший за окном однообразный пейзаж подмосковной глубинки, – меня гложут сомнения… Самое обидное, я никак не могу их сформулировать… Но что-то не так с этим несчастным… Понимаешь, в любом сумасшествии есть свой предел, черта, за которую человек просто не может перешагнуть. Даже в таком неординарном случае, как наш. И вот мне кажется, что он за этим пределом. Как будто он…

Андрей Петрович тяжело выдохнул, не решаясь закончить предложение и довести ход своих мыслей до конца.

Она, мимоходом оценив всю прелесть установленной недавно звуконепроницаемой перегородки, решилась и поведала старику о своих находках и догадках. Он слушал ее, окаменев и затаив дыхание, словно боялся упустить хотя бы слово, хотя бы букву из ее невероятного по содержанию рассказа, из которого выходило, что его протеже оказался не кем иным, как Пушкиным, собственной персоной…

Он проснулся после полудня. Открыл глаза, постепенно приходя в себя. Господи, до чего прескверный сон ему приснился, расскажи кому – не поверят. Даже во рту мерзкий привкус, словно бы он вчера…

Вчера…

О боже…

Со скрипом в голове все стало на свои места. За приоткрытым окном шумела улица. Часы показывали начало второго. И все, что ему приснилось, было на самом деле. Прескверное это чувство, когда вдруг понимаешь, что сон – это не сон.

И вот досада-то! – контрастом с этими отчетливыми воспоминаниями о дне ушедшем был совершеннейший провал в памяти: он вспомнил, как рассчитался с приказчиком из бара. И все. Как будто и не было ничего больше. Словно по волшебству, одним махом он взял и переместился в это сквернейшее в его жизни позднее утро.

Встал с постели, чувствуя себя совершенно выпотрошенным, поплелся умываться. Со стыдом глянул в зеркало и с трудом себя узнал в новом своем отражении. «Здра-а-авствуйте, милостивый государь. Что ж это вы под занавес умудрились так укушаться, что и дороги-то обратной не помните вовсе? Эх, милостивый государь, милостивый государь…»

Голова трещит, во рту ночевал гусарский полк, желудок набит булыжником, кончики пальцев бьет дрожь.

Красота!

Кое-как облачился в аккуратно разложенную чистую одежду. «Господи! Поди, меня еще и раздевали. О Господи! Хотя бы не Любовь… Ничего, ну ровным счетом ничегошеньки не помню!» Завтракать не стал; от одной мысли о еде мутило нестерпимо, выпил только стакан холодного соку.

Вроде бы легче.

А на столе, что стоит у окна, стопка бумаги, рядом нечто, вызывающее смутные ассоциации с пером. Ручка-самописка. Скатерть-самобранка и ручка-самописка. Все как в сказке.

Долго, очень долго смотрел на девственно-чистый лист.

Надо же что-то писать. Ох, не думал он, что доживет до такого времени, когда придется заставлять себя писать, чуть ли не как оброк отрабатывать.

Хотя бы набросать план, записать основные события, которые приключились с ним вчера… Память – дело ненадежное.

Решено. Он придвинул стул, взял в руки перо, привычно окинул взглядом стол в поиске чернильницы, потом вспомнил, что в руке самописка…

Неуверенно, примериваясь, коснулся бумаги. Вывел, с непривычки получилось коряво:

«Дня первого, лета от Рождества Христова, одна тысяча…» – зачеркнул, подумал, скомкал лист и поискал корзину. Не нашел.

Скомкал еще и отбросил с глаз долой. Ничего. Лиха беда начало.

«Дня первого, лета от Рождества Христова од…» – зачеркнул и вывел «две тысячи» старательно, словно школяр, помогая себе по слогам, – «осьмого году». Взглянул, склонив голову набок, подумал и скомкал. И этот лист тоже последовал туда, где оказался до этого первый.

Подумав, вывел еще раз на третьем листе: «Дня первого, лета», – поставив на сей раз в конце слова «лета» жирную точку…

После работы, уже по пути домой, она устало вспомнила о приглашении на очередную околосветскую тусовку. Не то открытие чего-то, не то очередная годовщина… все это было в приглашении и, естественно, никогда не читалось. Главное – то, ради чего все нужные люди приезжали на подобные мероприятия, никто никогда не писал. Зачем? Все и так все знают…

И отказаться нельзя – мероприятие табельное. Хоть на полчаса, но вырваться надо. Иначе будет неудобно, могут пойти толки, и в следующий раз уже на твое мероприятие кто-то может не прийти. Что-то вроде негласной круговой поруки. К времени на дорогу следует прибавить часик-другой у стилиста… В общем, лечь спать раньше полуночи опять никак не получится…

Холопьев отзванивался уже три раза, пришлось даже охладить его ретивость, зато Андрей Петрович заимел свой собственный кабинет, выдал список книг, необходимых для работы. Завтра с утра, а Холопьев клятвенно обещал, что лично за этим проследит, у него будет компьютер и интернет. Кстати, компьютеру ему придется поучиться. Надо кому-то это поручить. Хорошая новость: врачи сегодня провели первичный осмотр и, слава богу, не нашли ничего, кроме обычного набора стариковских болячек…