— Переправляют куда? — спросил Грен. — Что это за место?

Нечто вроде вздоха пронеслось по пустым галереям его сознания.

Как ты не понимаешь? Я всего только строю предположения, Грен. С тех пор как мы с тобой объединили усилия, я и сам отчасти стал человеком. Кто знает, какие миры лежат перед чужой формой жизни? Для тебя солнце означает что-то одно, для цветка же — нечто совсем другое. Для нас море исполнено ужаса; для того существа, которое мы видели, оно… Мы не найдем достаточно слов, чтобы объяснить, где были; да и как это возможно, если это, совершенно очевидно, был продукт… иррационального процесса…

Грен с трудом поднялся на ноги.

— Меня сейчас стошнит, — простонал он.

Спотыкаясь и покачиваясь, он выбрался из пещеры.

Чтобы постичь другие измерения, другие модели бытия… — продолжал сморчок.

— Заткнись, ради собственной души! — вскипел Грен. — Какая мне разница, существуют ли места… состояния… которых я не могу достичь? Не могу, и все тут. Это был гнусный, отвратительный мираж, так что оставь меня в покое, ладно? Мне худо.

Дождь немного утих. Грен склонился, прижимая голову к древесному стволу. Сердце сильно билось в груди, глаза слезились, его выворачивало наизнанку.

Им придется смастерить паруса, из листьев побольше, и уплыть — ему и Яттмур, да еще четырем выжившим людям-толстячкам. Пора удирать отсюда. Поскольку стало холодней, надо будет, наверное, сшить из тех же листьев нечто вроде одеял. Этот мир вовсе не был земным раем, но в определенном отношении с ним вполне можно было совладать.

Грена все еще рвало, когда до него долетел зов Яттмур. Слабо улыбаясь, он поднял голову. По песчаному пляжу к нему бежала его подруга.

Они стояли, держась за руки, и Грен сбивчиво рассказывал Яттмур об испытанном в пещере.

— Я рада, что ты вернулся, — с нежностью произнесла она.

Грен виновато тряхнул головой, вспомнив, каким чудесным и странным показалось ему это испытание. Он так устал, что буквально валился с ног. Он боялся даже подумать о том, что им снова придется отплыть в море, но оставаться на острове, ясное дело, было нельзя.

Ну давай же, действуй, — произнес сморчок в его голове. — Ты ленив и медлителен, прямо какой-то толстячок.

Все еще сжимая ладонь Яттмур, Грен повернулся, и они пошли назад по песку, еле переставляя ноги от усталости. Поднялся холодный ветер, который отнес дождь далеко в море. Сбившись в кучу, четверо толстячков стояли там, где приказал им Грен. При виде Грена и Яттмур все они в самоуничижении попадали на песок.

— Прекратите, — без улыбки сказал им Грен. — Нам всем придется хорошо поработать, и никому из вас не удастся отвертеться.

Хлопая толстячков по жирным задам, Грен погнал их к лодке.

Над океаном веял ледяной бриз.

Случайным ползунам, проходившим излюбленными небесными тропами, лодка и шестеро ее пассажиров казались не более чем унесенным в открытое море бревном. Остров Высокого Утеса остался далеко позади.

Парус, наскоро сшитый из больших листьев, безвольно свисал с мачты: встречный ветер давно уже разорвал его, обратив в бесполезные клочья. Лодка стала неуправляемой, и сильное теплое течение тащило ее на восток.

Люди наблюдали за тем, как их сносит, — с апатией или с тоской, в соответствии с наклонностями. Они только и делали, что спали да ели, с тех пор как отплыли от острова Высокого Утеса.

Им было на что посмотреть, стоило лишь повернуть голову. Слева по борту тянулась непрерывная зеленая лента леса, подчеркнутая тонкой линией прибрежных скал. Брошенные на нее бессчетные взгляды путешественников не замечали никакой разницы; когда же позади нее обнаружились, чтобы вскоре стать привычными, холмы, они также были одеты лесом.

Водная гладь между побережьем и лодкой иногда нарушалась мелкими островками. На них виднелась разнообразная растительность, которой не нашлось места на материке: некоторые были увенчаны незнакомыми деревьями, другие укрыты странными цветниками, а отдельные острова так и выступали из воды голыми каменными горбами. Порой казалось, что лодка налетит на мели, окружавшие эти острова, и разобьется, но пока ей всегда удавалось проплыть мимо, обогнув мель в самый последний момент.

Справа по борту тянулся безбрежный океан. Теперь его простор, впрочем, все чаще нарушали зловещие белые пятна, о природе которых ни Грен, ни Яттмур пока не имели представления.

Беспомощность их положения, равно как и загадка неустанного движения лодки, обескуражили людей, хотя они и привыкли занимать подчиненное место в этом мире. Теперь же, словно чтобы усугубить их тревогу, лодку окутала поднявшаяся вдруг молочная мгла, скрывшая от людей всякие ориентиры.

— Я еще не видела такого густого тумана, — призналась Яттмур, вместе с Греном вглядываясь в тусклую белизну из-за борта лодки.

— И такого холодного, — согласился Грен. — Ты заметила, что происходит с солнцем?

В густеющем тумане уже ничего не было видно, кроме лоскутка моря прямо перед лодкой и громадного красного солнца, низко висевшего над водой в той стороне, откуда они приплыли, и бросавшего на океан свой рассеянный свет.

Яттмур крепче прижалась к Грену.

— Раньше солнце стояло высоко над нами, — сказала она. — А теперь мокрый мир угрожает поглотить его совсем.

— Сморчок, что будет, если это случится? — спросил Грен.

Когда скроется солнце, наступит тьма, — пробубнил сморчок, не без легкой иронии добавив:

Ты и сам мог бы догадаться. Мы вступаем в царство вечного заката, и течение уносит нас все дальше и дальше.

Сморчок говорил сдержанно-спокойно, но от страха неизвестности по спине Грена пробежал холодок. Он обнял Яттмур покрепче, а та все смотрела, не отрываясь, на солнце, тусклое и огромное в насыщенном влагой воздухе. Тем временем одна из призрачных фигур, видневшихся справа, вкралась между ними и солнцем, «откусив» от него изрядный кусок. Почти одновременно с этим туман сгустился и солнце пропало из виду.

— Ооох! Ааах! — люди-толстячки залились испуганными воплями. Они восседали, тесно прижавшись друг к дружке, на корме, на куче жухлых листьев. Теперь же они поползли вперед, чтобы вцепиться в руки Грену и Яттмур.

— О могучий повелитель, о изготовители бутербродов! — вопили они. — Все это плаванье по великому мокрому миру сулит слишком много нехорошего, так много нехорошего, ибо мы уплыли далеко и потеряли весь мир без остатка. Мир пропал из-за плохого плавания, и мы поскорее должны поплыть хорошо, чтобы вернуть его.

Их волосяной покров блестел от влаги, вытаращенные в ужасе глаза вращались в своих орбитах. Толстячки подпрыгивали от избытка чувств, рыдая о выпавших на их долю несчастьях.