Вытаскивая меч, Грен заставил себя закричать. Продолжая вглядываться в рощицу, получавшую скудное пропитание из песчаного грунта, он воззвал:

— Кто бы ты ни был, выйди и покажись — или я вытащу тебя оттуда сам!

Стоны стали громче — то была низко звучащая погребальная песнь, смысл которой терялся из-за ее невнятности.

— Это толстячок! — воскликнула Яттмур. — Ты только не сердись на него, если он ранен. — Глаза ее привыкли к тени, и эти слова она прокричала на бегу, прежде чем опуститься на колени в колючей траве.

Один из Рыболовов лежал здесь, тогда как трое его компаньонов сгрудились вокруг. При появлении Яттмур лежащий откатился в сторону, содрогаясь всем телом.

— Я не причиню тебе зла, — сказала Яттмур. — Мы искали, куда вы все подевались.

— Слишком поздно, ибо наши сердца разбиты оттого, что вы не пришли раньше, — провыл Рыболов, и по его пухлым щекам потекли слезы.

Подсохшая кровь, из длинного пореза на предплечье, спутала в этом месте волосы, но Яттмур убедилась, что рана неглубока.

— Хорошо, что мы нашли вас, — сказала она. — Ничего страшного не случилось. Все вы теперь можете встать и вернуться к лодке.

Услышав это, человек-толстячок разразился новыми стенаниями; его товарищи хором поддержали его, просыпав множество торопливых слов на своем путаном диалекте.

— О великие пастухи, видеть вас — несчастье, которое мы испытываем наравне со множеством других. Как же радуемся мы, увидев вас снова, хоть и знаем, что вы убьете нас, бедных безоружных славных толстячков, которые мы и есть.

— Да, да, это мы, и хотя мы рады любить вас, вы нас любить не можете, ибо мы всего лишь бесполезная жалкая пыль, а вы — жестокие убийцы, которые так жестоки с пылью.

— Вы убьете нас, хоть мы и так умираем! О, как мы восхищаемся вашей храбростью, о умные бесхвостые герои!

— Прекратите болтать ерунду! — приказал Грен. — Мы не убийцы и никогда не хотели причинить вам боль.

— Какой же ты умный, повелитель, что делаешь вид, будто остаться без чудесного хвоста нам было совсем не больно! О, мы решили, что вы оба умерли и перестали делать бутерброд в лодке, когда водянистый мир вдруг стал твердым, и мы уползли прочь в добром сокрушении, уползли на всех своих ногах, ибо храп ваш был очень громок. Теперь ты настиг нас снова, и потому, что ты больше не храпишь, мы знаем точно, ты убьешь нас!

Грен дал пощечину ближайшему толстячку, и тот завыл и задергался, будто в агонии.

— Молчите, бормочущее дурачье! Мы не тронем вас, если вы нам доверитесь. Встаньте и расскажите, куда делись остальные.

Это распоряжение вызвало целый шквал новых стонов.

— Ты сам видишь, что мы, четверо печальных страдателей, смертельно погибаем от смерти, которая является ко всем существам, зеленым и розовым, и потому ты приказываешь нам встать, ведь принять любую стоячую позу было бы для нас страшной смертью, и ты смог бы пинать нас ногами, когда наши души уже отлетели бы, и мы останемся, только уже мертвые, рядом с тобой и не заплачем больше своими безвредными ртами. О, мы падаем ниц, уже и так лежа на земле, услыхав про такую хитроумную идею, великий пастух!

Плача, они слепо тыкались в ноги Яттмур и Грена, пытаясь ухватить их за лодыжки и поцеловать, отчего обоим пришлось отпрыгнуть в сторону, избегая этих объятий.

— По-моему, с этими глупыми существами все в порядке, — сказала Яттмур, пытавшаяся осмотреть пресмыкающихся перед ними Рыболовов во время их рыданий. — Они исцарапаны и покрыты синяками, не более.

— Сейчас я их вылечу, — мрачно ответил ей Грен. Его лодыжку поймали жадные пальцы; размахнувшись, он ударил по рыхлому лицу. Содрогаясь от отвращения, он схватил одного из лежавших людей-толстячков и, рывком подняв его, поставил на ноги.

— Как же замечательно ты силен, повелитель, — простонал тот, пытаясь одновременно поцеловать Грену руку и укусить ее. — Твои мускулы и твоя жестокость велики перед бедными маленькими умирающими ребятами вроде нас, чья кровь испортилась внутри них из-за плохих вещей и других плохих вещей, увы!

— Я затолкаю твои зубы тебе в глотку, если ты сейчас же не замолчишь! — пообещал Грен.

С помощью Яттмур он заставил подняться и трех других плачущих людей-толстячков; как она и уверяла, с ними было практически все в порядке, если не считать отчаянных приступов жалости к себе самим. Утихомирив их. Грен спросил, куда делись остальные шестнадцать их товарищей.

— О чудесным образом бесхвостый, ты щадишь это бедное малое число четыре, чтобы насладиться убийством намного большего числа шестнадцать. Какую жертву приносишь ты, жертвуя собой! Мы с радостью говорим тебе о радости, которую ощущаем, рассказывая, в какую сторону ушли наши восхитительные печальные числом шестнадцать, чтобы нас смогли помиловать и мы продолжали бы жизнь, наслаждаясь твоими толчками, и пинками, и жестокими ударами в наши нежные переносицы. Числом шестнадцать уложили нас здесь умереть с миром, прежде чем побежать туда, где ты легко поймаешь их всех и вволю поиграешь в убийство…

И все как один Рыболовы уныло вытянули указательные пальцы в сторону побережья.

— Оставайтесь здесь и не гомоните больше, — приказал им Грен. — Мы вернемся за вами, когда найдем ваших дружков. Не уходите отсюда, или кто-нибудь съест вас.

— Мы будем в страхе ждать твоего возвращения, даже если сперва умрем.

— Уж постарайтесь.

Грен и Яттмур продолжили обход пляжа. Тишина вернулась в мир; даже океан издавал лишь слабое мурлыканье, продолжая ласково тереться о берег. И вновь люди ощутили сильное беспокойство, словно миллион невидимых глаз уставился на них, разглядывая.

Уходя все дальше по берегу, они внимательно осматривали окружавший их мир. Родившиеся в джунглях, они не видели ничего более странного и чуждого, чем пространство моря; тем не менее земля здесь была, кажется, даже еще более странной. И дело было вовсе не в деревьях (с кожистыми листьями — казалось, специально созданными для местного прохладного климата), которые принадлежали к незнакомым видам; да и не в том крутом утесе, отвесном, сером, источенном ветром, чей пик поднимался так высоко над их головами, что все вокруг, покрытое отбрасываемой им унылой тенью, казалось уменьшенным, карликовым.

Наряду с перечисленными чертами доступной глазу чужеродности, здесь присутствовало и нечто иное, чего нельзя было выразить словами, но что казалось еще более навязчиво-странным после перепалки с людьми-толстячками. Мурлыкающая тишина пляжа вносила свою лепту в общую нервозность.

Бросив беспокойный взгляд через плечо, Яттмур снова подняла глаза к вершине нависшего над ними утеса. Обтекавшие ее облака создавали живую иллюзию того, что гигантская стена начинает рушиться.

Яттмур упала на песок и прикрыла глаза руками.

— На нас летят огромные скалы! — вскричала она, увлекая Грена вниз.