платья, поцеловал ее. Иша хотела улыбнуться, но что-то щемило в сердце, и вместо улыбки в уголках ее глаз выступали слезы, и тогда она смотрела в желтое марево, плавающее за пределами грохочущего монстра. Они не виделись несколько дней, после того как Макс внезапно выставил ее из своей мастерской – «уходи, не хочу тебя видеть, никого не хочу видеть, пошла вон». Услышав эту странную скороговорку и увидев его стеклянные глаза, ставшие совсем холодными и пустыми, Иша быстро схватила рюкзак и выбежала за дверь. Макс иногда вел себя странно, но в тот раз его бесцветный, мучительный голос напугал ее.

Почему она едет с ним сейчас? Она пытается вспомнить.

Три дня ее холсты покрывались только кровавыми абстрактными пятнами. Когда красные мокрые линии стекали вниз, скапливались на мольберте и капали на пол, ей казалось, что за всем этим неизбежно прячется он, готовый в любой момент вынырнуть из холста. Как сложно отвлечься от бесконечного морока этих мыслей и чувств…

Иша взяла широкую кисть из замызганной банки с широким горлом, в которой томились еще десятки разнообразных кисточек, щедро обмакнула ее в алую краску и сразу вспомнила, что так иногда делал Макс. Движения его изящных рук, которые, кажется, всегда прекрасно знали, что делают, и словно жили порой отдельно от хозяина, завораживали и пленяли. Он нечасто позволял ей смотреть, но однажды она почти два часа, лежа на его кровати, застеленной шерстяным пледом, наблюдала за тем, как он творит.

И сейчас в отчаянии она отбрасывала кисть и шла на кухню заварить чай. Но и тут призрак Макса поджидал ее, прислонившись к косяку и с улыбкой спрашивая – будет ли она снова как бабушка макать овсяное печенье в кружку с бордовой тьмой каркадэ.

Когда она подошла к окну, то увидела нечто по-настоящему странное. Там внизу стоял на тротуаре Макс – настоящий и живой, рядом с большим изображением золотистого лотоса, обведенного белым, и махал ей рукой с зажатой в ладони огромной кисточкой, выпачканной краской. Увидев, что Иша смотрит на него, он отбросил кисть и жестом показал, что хочет подняться. Она отстранилась от окна и когда снова глянула туда, Макса уже не было. Остался только огромный лотос, раскинувший золотые лепестки на серой, шероховатой поверхности асфальта. и белая надпись: «Иша навсегда».

Он сразу крепко обнял ее, как только дверь раскрылась, и, поцеловав в щеку, тихо попросил: «Пожалуйста, поехали ко мне, хочу тебе кое-что показать». Она ничего не отвечала, но что-то внутри переворачивалось и пело.

И дальше – трамвай, солнце, старые шрамы на светлой коже. Знакомая дверь на последнем этаже старого дома, с которого который год медленно сползает штукатурка и крошится красивыми, широкими паутинами трещин, обнажая красное мясо кирпичей. Незнакомый приятный аромат, раздающийся из-за двери, который она с удовольствием вдыхает, пока Макс возится с ключом. У него их целая огромная связка, которая давно не помещается в карманы, только в отдельную черную сумку через плечо – круглый железный обруч, а на нем старинные, резные, брякающие друг об друга ключики. Наконец, он находит нужный, и дверь с легким скрипом растворяется, заставив Ишу удивленно ахнуть – вся комната заставлена большими прозрачными банками, в которых гордо стояли настоящие лотосы. Даже вечно заваленный стол был освобожден под их нежную и благоухающую красоту.

– Откуда у тебя столько лотосов? – удивленно спросила Иша. Макс прошел в комнату и повернулся к ней:

– Я расскажу тебе за бокалом вина.

Сейчас Иша могла наконец увидеть, что происходило, пока Иша-в-прошлом сидела на полу, облокотившись на постель, и ждала, когда Макс принесет вино, удивленно разглядывая лотосы. Она прикоснулась к одному пальцами – мягкие и тяжелые розовые лепестки слегка пружинили под нажатием.

Иша пошла за перегородку. Макс достал бокалы, один был с надтреснутым основанием, и его приходилось придерживать, чтобы он стоял прямо. На широком подоконнике стояла еще одна банка, без воды, и в ней она увидела нечто удивительное – изящный лотос из золота, на лепестках которого поблескивали темно-красные рубины. Он осторожно открепил один из них и бросил в бокал с отколотым основанием. Макс чуть поболтал его – вино зашипело и запузырилось, словно туда кинули шипучую таблетку, и пошел с бокалами к Ише-в-прошлом.

«Выпил яд, и его горло посинело».

Та с улыбкой пила вино, любовно глядя на Макса, когда вдруг ее глаза неожиданно закрылись. Макс снова ловко, как в трамвае, перехватил ее ослабшую руку с бокалом в руке, отнес его к ванне и вылил – темные брызги живописно легли на блестящую белую эмаль.

Вернувшись в комнату, положил тело, обмякшее словно тряпичная кукла, на постель и… Стало темно, Иша теперь ничего не видела. Тьма была непроглядная, вязкая, давящая на глаза. Однажды в подъезде выключили свет, и было также темно – как будто материализовался открытый космос, в котором паришь, нигде не находя прибежища.

Снова свет. Утро. Теперь она помнит, с каким трудом разлепила тогда глаза. Казалось, что в них насыпали песка – так было неприятно. На полу из-за фанерной перегородки медленно разливалась большая лужа. Иша-в-прошлом сползла с постели и попыталась встать. Это получилось не сразу, но как только тело обрело равновесие, она быстро пошла за перегородку. Там, в розовой воде, боком лежал обнаженный Макс, его голова с мокрыми, потемневшими и спутавшимися волосами свесилась с изголовья ванны, а одна рука торчала вверх. Она была почти целиком перерезана на запястье, и оттуда ползли тягучие красные линии. Золотой лотос поблескивал на его бледном боку, который поднимался над темной водой, словно странный остров. Иша закричала и, отпрыгнув от ванны, поскользнулась в луже воды, упав, в ужасе поползла к постели. Там в сумке лежал ее телефон. Она звонила Стасу. Потом снова к ванной – ее шатало, и смотреть на эти неловкие движения было больно.

Она схватила Макса за запястье, словно желая остановить так неумолимое движение крови, и рыдала, прося его очнуться. Тогда ее невыносимо тошнило, в висках как будто были забиты гвозди, а в глазах что-то сильно резало, но она этого почти не замечала…

– Хватит, пожалуйста, хватит, – сказала Иша вслух, тихо всхлипывая.

Снова темно. Все лицо мокрое.

«Макс, столько времени я думала, что виновата в твоей смерти. Я не знаю. Темно, здесь так темно».

Опять он. Его лицо. Он входит в странное здание, вот комната с книгами и резиновыми игрушками. Все покрыто толстым слоем пыли. Похоже, это Треугольник. Макс открывает дверь в стене… Он уже не Макс, а