— А какая разница? — поинтересовалась Нефертити, когда я поделилась с ней этой мыслью. — И те и другие нуждаются в масках.

— Но это ложь! Ты солгала! Ты что, совсем его не любишь?

Нефертити остановилась во дворике, где ждали колесницы, чтобы отвезти нас к строящемуся храму. Примостившаяся в темных волосах кобра на ее короне блестела на солнце.

— Я люблю его настолько, насколько это под силу женщине. Ты не понимаешь. Тебе всего четырнадцать. Но любить — это значит лгать.

Сквозь арку во дворик вошел Аменхотеп, и рука об руку с ним — моя мать. Они дружно смеялись, и я застыла от изумления.

— Твоя мать — очаровательная женщина, — тепло произнес Аменхотеп, и Нефертити широко улыбнулась матери.

Моей матери.

— Да, правда, — согласилась она. — Моя семья — это благословение богов.

Фараон помог моей матери взобраться в колесницу, и она зарделась от гордости. Потом Аменхотеп протянул руку Нефертити, и кортеж тронулся. Рядом с нами ехали тяжеловооруженные всадники, и прохладный ветер паофи трепал их схенти. Мне хотелось наклониться к матери и спросить, чем Аменхотеп так ее рассмешил. Но потом я подумала, что, быть может, мне лучше этого не знать.

Мы начали подниматься на холм, что высился над Нилом и раскинувшейся вокруг нагой землей. Аменхотеп хотел возвести свой храм в таком месте, где его было бы лучше всего видно. Когда колесницы внезапно остановились, вооруженные стражи тут же выстроились вокруг нас кольцом. Мы сошли с колесниц, и мать потрясенно прошептала:

— Великий Осирис!

Я застыла, ошеломленная представшей передо мной картиной строительной площадки, на которой тянулись к небу колонны.

— Они, наверное, никогда не останавливаются.

Тысячи строителей стонали под весом тяжелых колонн, устанавливая их вертикально. Окруженный колоннадой дворик храма Атона был готов, равно как и придел храма, и гранитный алтарь. На этот раз, поскольку выполнялись тяжелые работы, Аменхотеп не стал требовать поклонов.

Откуда-то появился Панахеси и низко склонился перед фараоном.

— Ваше величество.

Он улыбнулся, льстивый, как всегда. Затем он повернулся к моей сестре.

— Моя царица, — произнес он с куда меньшим рвением. — Может быть, пройдемся и осмотрим храм?

Нефертити ликующе взглянула на Аменхотепа, как будто это был ее подарок ему, и мы, спустившись с небольшого холма, неспешно двинулись через хаос. Нефертити хотелось разглядеть каждую колонну, каждый фрагмент мозаики, каждый обтесанный камень.

Добравшись до той части строительства, где трудились художники, Аменхотеп остановился.

— Что это? — холодно вопросил он.

Работник встал и вытер пот со лба. У него было сложение колесничего: мускулистые руки и широкая грудь.

— Мы трудимся над изваянием вашего величества, — с поклоном ответил он.

Аменхотеп наклонился пониже и увидел высеченные черты фараона — такие, какими их изображали художники на протяжении столетий. Безукоризненная линия подбородка, длинная борода, глаза, подведенные сурьмой. Аменхотеп выпрямился и нахмурился.

— Это не я.

Работник растерялся. Он ведь изобразил фараона так, как изображали всех фараонов вот уже две тысячи лет.

— Это не я! — выкрикнул Аменхотеп. — Моя статуя должна воспроизводить меня! Разве не так?

Художник в ужасе уставился на него, а потом преклонил колено и склонил голову. Все вокруг прекратили работать.

— Конечно, ваше величество.

Аменхотеп резко развернулся к Панахеси.

— Я что, по-твоему, желаю, чтобы боги перепутали меня с моим отцом? Или с Тутмосом? — прошипел он.

Тут вперед выступила Нефертити.

— Пускай остальные скульптуры сделают похожими на нас, — распорядилась она.

Панахеси резко втянул воздух.

— Художники используют образцы. Им придется сменить…

— Значит, так и сделайте! — приказала Нефертити.

Она обняла Аменхотепа, и фараон согласно кивнул. Затем она повела его прочь по грязи и камням. Панахеси со злостью смотрел ей вслед. Потом он перевел взгляд на работника с фигурой колесничего:

— Исправь это!

— Но как, о святейший?

— Разыщи лучших скульпторов Мемфиса! — разъяренно крикнул Панахеси. — Немедленно!

Работник оглядел остальных присутствующих.

— Но лучшими считались мы, — ответил он.

— Значит, вы все будете уволены! — разбушевался Панахеси. — Либо вы найдете мне художника, способного изобразить фараона в соответствии с его желаниями, либо никогда больше не будете работать!

Художник запаниковал.

— В городе есть один такой скульптор, весьма известный, о святейший. У него есть свои причуды, но его работы…

— Немедленно отыщи его и приведи ко мне! — вышел из себя Панахеси. Он посмотрел на изображение Аменхотепа, ничем не отличающееся от прочих фараонов, и пнул его с размаху, да так, что барельеф полетел на землю. — Никогда больше не изображай его величество в таком виде! Подобных ему нет! Его нельзя сравнивать ни с каким другим фараоном!

Я поспешила вслед за Нефертити и Аменхотепом. Рабочие трудились над внешним двором, устанавливая колонны с высеченными на желтом камне изображениями бога солнца. Так много работы, и так много людей здесь трудятся… Я окинула двор взглядом и увидела в дальней его части военачальника Нахтмина. Он смотрел на меня. Затем в сторону военачальника двинулся Аменхотеп, и Нахтмин тут же отвел взгляд. «Что он делает в Мемфисе? Он же из Фив, из окружения Старшего». Все это не прошло мимо внимания моей матери с ее цепким взглядом.

— Этот военачальник смотрел на тебя? — поинтересовалась она.

Я быстро покачала головой.

— Нет. Не знаю.

— Царь не любит военачальника Нахтмина.

— Да, меня предупреждали.

— Не вздумай влюбляться в солдата.

Я отвела взгляд.

— Ничего я и не влюблена!

— Вот и отлично. Когда придет время, ты выйдешь замуж за знатного человека, которого одобрит фараон. Такова наша плата за близость к трону, — сказала мать.

Я обиженно посмотрела на нее, вспомнив, как она смеялась с Аменхотепом, и мне захотелось переспросить: «Наша?» — но я лишь сжала губы.

На следующее утро Аменхотеп ворвался в Зал приемов, напугав визирей и послов из Миттани, рассевшихся вокруг стола моего отца. За ним по пятам вошли Панахеси и Нефертити, и Нефертити посмотрела на отца предостерегающе. Он тут же встал:

— Ваше величество, я думал, вы ездите на Арене.

Визири и послы поспешно поднялись и поклонились.