по отношению к нему, он всё равно пытался провернуть операцию, как можно более аккуратно.

— Простите, извините, — говорил он, аккуратно отгибая то лапу, то хвост монстров, освобождая тем самым тело Никиты. В ответ ему неслось сдавленное ворчание, но не более того. — Здравствуйте, меня зовут Штуренкнарзофонивапер Аксипур шестнадцатый, очень приятно. Для друзей просто Штопор. Будьте так любезны, поднимите лапку. Спасибо. Премного вам благодарен. Разрешите немного передвинуть. Вот так. Не извольте беспокоиться, я — фамильяр этого парня. Спасибо. Спасибо, что не укусили. Всего доброго. Не замёрзните. До свидания!

И, когда он уже поднимался вверх, неся с собой бессознательное тело Никиты, вдруг увидел под ним какое-то странное копьё. Не то, что он добыл тут в прошлый раз. То было тёмное и с навершием только с одной стороны. А это какое-то двухстороннее.

«Да и ладно, — подумал про себя Штопор. — Никита же любит коллекционировать всякие такие игрушки. Значит, ему это важно, надо прихватить».

Он снова спустился и зацепил копьё. Заметив это, одна из тварей приоткрыла глаз.

— Мы просто здесь палочку забыли, вот, — он показал копьё, которое уже сжимал в лапе. — Не извольте беспокоиться!

Тварь покорно закрыла глаза, отпуская Штопора с Никитой и копьём восвояси.

* * *

Я снова оказался на зелёной поляне, не принадлежащей ни одному из известных мне миров. Она была между ними. Поэтому и неба над ней не было. Только белое ничто. Возможно, эфирное.

— Поздравляю! — голос шёл ниоткуда и отовсюду одновременно. Но это был уже хорошо знакомый мне голос обелиска. Тот, кстати, находился на своём месте, но на этот раз никакой трещины на нём уже не было.

— Благодарю, — ответил я, а затем задал вопрос, который беспокоил меня больше всего: — Действующий Примарх мёртв?

— Кукарача, решившая, что она — пуп вселенной? Да, мертва, конечно, — ответил мне голос обелиска и, видимо, заметил облегчение, разлившееся по моему сознанию. — Но поздравить я тебя хотел не с этим.

— А с чем? — усмехнулся я, оглядываясь и не находя более дверей в другие миры. — С тем, что моей душе дадут какое-нибудь новое тело, и я начну всё с самого начала?

— В этом нет никакой необходимости, — ответил мне обелиск.

И в этот момент я подумал, что действительно нет. Эта полянка не просто вне известных мне миров находится. Более того, она находится в моём сознании.

Вот они те самые четыре минуты, про которые я так много рассуждал. Видимо, напоследок угасающий рассудок решил закинуть меня в некое знаковое для меня место.

В конце концов, подтверждением того, что всё происходит в моей голове, служило отсутствие дверей, хоть стационарных, хоть мерцающих.

— Поздравляю я тебя с тем, что ещё никто из ныне живущих на моей памяти не шагал так быстро вверх по лестнице разумности. Вниз скатывались, не спорю, — обелиск буквально лучился доброжелательностью. И именно в его отходе от безразличия я тоже чувствовал подвох. Он разговаривал так, как я хотел, чтобы он разговаривал. Снова фокусы угасающего сознания. Но раз так, зачем отказывать себе в удовольствии. — Но, чтобы так быстро шло развитие, припомнить не могу.

— Жаль, только оборвалось очень быстро, — улыбнувшись, ответил я, совершенно не чувствуя себя умирающим. Наоборот, силы и энергии во мне было хоть отбавляй.

— Почему же? — удивился обелиск, причём, сделал это совсем по-человечески. — Ты вошёл в пятёрку самых разумных существ во вселенной. И это не шутка. Ты отказался от личного благополучия, поставив выше благополучие тех, кто тебе дорог. Ты победил не только внешнего врага, но и внутреннего. Ты убил ту часть себя, что, закрывая глаза на всё остальное, требовала всё лишь для себя.

— Так на моём месте поступил бы каждый, — пожав плечами, ответил я. — Не думаю, что в этом заключается какая-то особенность.

— Если бы так всё и было, в стане разума было бы гораздо больше представителей, — насмешливо ответил мне обелиск. — Как бы там ни было, но самопожертвование — это действительно не всё, что необходимо для столь высокой ступени. Примирив как-то две враждующие части себя самого, ты экстраполировал этот подход на окружающее тебя. Если идёт война двух ксеносов, зачем уничтожать их оба или даже один? Нет, ты всегда сделаешь так, что останутся оба. Более того, помирятся и начнут взаимовыгодные отношения. Это твоё призвание, хочешь ты того, или нет. Примирение не путём силы оружия, а примирение путём силы разума. Созидание миров в объединении противоположностей, их составляющих. Примерно так можно охарактеризовать то, чем ты прославил себя в веках.

— Что ж, — ответил я, подпуская в голос сарказм. — Неплохая галочка в резюме перед смертью.

— Это не проблема, — ответил обелиск тёплым и заботливым тоном. — У тебя есть выбор. Твой последний на сегодня выбор, сделать который всё-таки придётся. Ты можешь закончить всё прямо здесь и сейчас и в лучах славы воспаришь в чертоги богов, где станешь равным им. Все твои проблемы закончатся единым махом. Тебе никогда не придётся больше умирать, терпеть боль, испытывать негативные эмоции. Тебе всегда будет хорошо. Либо ты очнёшься в окружении своих друзей, и тебе придётся разгребать последствия всего того, что вы там наворотили.

— Много наворотили? — усмехнулся я, а затем вспомнил самое главное. — Меня же жрали эти эфирные твари. Понимаю, что мои четыре минуты затянулись, но это же всего лишь галлюцинация. Бред угасающего сознания.

— Вовсе нет, эфироморфы не трогают сверхразумных созданий, они лояльны к ним, — хохотнул обелиск, и вдруг белое пространство вокруг перестало быть таковым. Я видел, как сражались и гибли девушки-аэрахи в противостоянии c штурмовикам, видел, как досталось Кропоткину и как ответила за него Карина. Видел, как обожгло Громову и Фабиану. И ещё много-много чего увидел. Вроде бы в единую секунду, но каждую сцену подробно. — Все они сражались, и многие из них погибли за свою свободу, это — да, но главное, — у меня сложилось впечатление, что обелиск возвысил голос, и тот стал грохотать. — Они поверили тебе, поэтому, не думая, пошли на смерть! Если решишь вернуться, тебе придётся мириться со всеми этими жертвами. Придётся принять их и идти дальше, в том числе и во имя павших. Но твоим уникальным путём созидания, преобразуя и примиряя, а не разрушая, — я, честно говоря,