создала в провинции междуцарствие. Старый бюрократический аппарат был либо уничтожен, либо парализован всеобщим бойкотом. Анархии можно было избежать одним из двух способов: либо способом Французской революции, которая тут же заменила монархическую централизацию еще более энергичной и беспощадной революционной централизацией, покрыв страну сетью революционных комиссариатов, облеченных диктаторской властью, либо создав новую структуру демократической власти, которая могла бы начаться снизу, путем создания готовых форм нового органичного и гармоничного порядка, основанных на выборах и широкой местной автономии. Увы, не было сделано ни того ни другого.

   Для первого способа у цензового правительства не хватало решимости и уверенности в себе. Поскольку оно с самого начала считалось временным коллективным диктатором, у него не было силы воли и дерзости, которыми обладает настоящий диктатор. Еще менее оно было способно наделить диктаторской властью комиссаров, посланных в провинцию. Министр внутренних дел князь Львов приказал сместить всех губернаторов и предводителей дворянства, заменив их председателями губернских и уездных земств. Но любимцами старых земств почти всегда были сельские помещики, члены класса, меньше всего способного найти свое место в новой ситуации. Они представляли собой разнообразную смесь всех дореволюционных земских тенденций, включая типичных «твердолобых». Выбранные для экономической и административной деятельности, даже лучшие из них редко были способны руководить местным населением в изменившихся условиях, поскольку сами плохо ориентировались в революционной законодательной системе. Во многих уездах председатели земских управ так боялись народа, что не относились к своему назначению всерьез. Другие, ошеломленные внезапно свалившейся на них властью, ездили в Петроград, ожидая получить от министерства внутренних дел всеобъемлющие инструкции. Им отвечали, что это «старая психология», что все вопросы «должно решать не центральное правительство, а народ» и что «комиссары Временного правительства посланы в губернии не для командования местными органами, а лишь для того, чтобы связать их с центральным правительством и облегчить процесс их организации». Таким образом, страна была покрыта не сетью агентов, иерархически подчинявшихся центральному правительству, а всего лишь сетью советников, инструкторов и информаторов.

   Что же касается создания новых местных властей снизу, то Временное правительство с типичной для него доверчивостью пустило этот процесс на самотек. В некоторых случаях земства, городские думы и администрацию быстро дополняли представителями широких демократических слоев: иногда «советами», иногда делегатами, избранными от профсоюзов, кооперативов, разных групп населения в самых неожиданных и произвольных пропорциях. В других местах старые земства, думы и администрация всего лишь наделялись правом наряду с другими центрами общественной активности выдвигать представителей в специальные «комитеты народной власти». В третьих все старые органы власти объявлялись «аннулированными». В результате картина складывалась чрезвычайно пестрая и беспорядочная. Сказывалось полное отсутствие разумных и логичных законодательных принципов. В некоторых местах одновременно существовали два органа, созданные разными способами; они спорили между собой за власть и даже арестовывали друг друга. Такие условия обычно способствуют личной диктатуре, осуществляемой каким-нибудь честолюбивым авантюристом. Повсюду расплодились «комитеты народной власти», «общественные комитеты», «исполнительные комитеты» и другие органы с не менее пышными названиями, непонятно как организованные, с разным кругом полномочий, никому не подчинявшиеся и обладавшие неограниченной властью. Их взаимоотношения определялись только настойчивостью одних и уступчивостью других. Хаотическое множество органов власти превращалось в свою диалектическую противоположность – отсутствие какой бы то ни было власти вообще. На недоуменные вопросы князь Львов отвечал с помощью очень удобного и успокоительного довода: никакой программы создания местных органов власти не требуется, жизнь все разложит по полочкам, зародыши местной власти уже существуют и готовят народ к будущим реформам, нынешняя ситуация временна, недостатки «самозародившихся» органов несущественны и в конце концов будут преодолены. Тем временем разные столичные комиссии не торопясь подготовят идеальные законы для местного самоуправления. Однако Временное правительство забыло, что природа не терпит пустоты. Жизнь не могла ждать, пока созреют нужные законы; чем дольше существовали самозваные органы исполнительной и даже законодательной власти, тем труднее было их уничтожить и заменить настоящими.

   Если бы Временное правительство немедленно опубликовало хотя бы некоторые из законов, подготовленных прогрессивными фракциями Государственной думы и направленных на реформирование всей системы самоуправления в целом и уездных земских управ в частности, то, какими бы эти законы ни были несовершенными (их было легко исправить позже), эта новая система могла бы стать спасением по сравнению с «междуцарствием», которое продолжалось во время функционирования цензового правительства. Неуверенность последнего привила народу пагубную привычку к тому, что после революции общественными делами занимались самые антидемократические организации сомнительного происхождения, правившие по непостоянным и произвольным правилам. Легкость, с которой большевики в конце 1917 г. уничтожили демократические земства и думы, не успевшие пустить корни, частично объясняется задержкой создания последних и долгим периодом, в течение которого организации типа Советов и революционных комитетов безо всяких помех выполняли функции власти; этот феномен революции встречался на каждом шагу.

   В чем заключалась причина этой медлительности Временного правительства, оставившего себя без аппарата, который мог бы стать проводником и исполнителем идей центральной власти на местах? Только не в партийном эгоизме. Во многих отдаленных губерниях, особенно на первых порах, идеи революции не находили адекватного выражения. Лидеры земства и городской думы часто представляли практически весь образованный слой общества. Немедленное введение реального самоуправления в тесном контакте с электоратом обеспечило бы им неоспоримое преимущество на выборах и повысило бы их политический авторитет. Однако у цензового правительства, сбитого с толку событиями в столице, не было времени обдумать ситуацию, складывавшуюся в провинции. Народный энтузиазм, вызванный падением старого режима, был так велик, что его наследники буквально захлебывались от потока приветственных телеграмм, выражавших сочувствие, поддержку и безграничную надежду. Возможно, в тот момент у правительства не было особого вкуса к власти. Но под теплым душем народных оваций оно быстро забыло свои прежние сомнения, стоит ли брать бразды правления. В конце концов, революционная толпа оказалась не так уж страшна. Она была очень доверчива, наивна и не скупилась на аплодисменты. Правда, ее вожди были совсем не так доверчивы, но нежелание брать на себя ответственность делало их сообщниками. Казалось, всеобщее ликование укрепляло позиции правительства. Если так, то почему бы не продлить это временное состояние еще немного?

   В пассивно-идиллическом состоянии пребывал не только добродушный Львов. Эмоциональность первых речей неутомимого Керенского, отведавшего вкуса власти, объяснялась контрастом между старым правительством, опоясанным концентрическими кругами солдат, полицейских, жандармов и тайных агентов, и новым правительством, которое с помощью слов добилось большего, чем старое со всем своим репрессивным аппаратом. Медовый месяц нового правительства был периодом странного «правительственного толстовства».

   Отдавая дань прошлому, Временное правительство еще до своего внутреннего кризиса и реорганизации в обращении к стране