жизненно важных проблем, требующих немедленного решения. Среди них были вопросы о посевных площадях, использовании пастбищ, регулировании арендной платы за землю и о лесозаготовках. «Если эти вопросы не решить немедленно, результатом будет анархия и совсем не тот порядок, к которому стремились все демократические партии. Но его все равно придется принять. Учредительное собрание не сможет пересилить революцию»3. Он указал, что Временное правительство до сих пор было бессильно в борьбе с анархией. Неужели ему придется посылать против крестьян карательные отряды?

   Непрямым откликом на это стал приказ, переданный 8 апреля по телеграфу князем Львовым губернским комиссарам об их персональной ответственности за подавление крестьянских волнений всеми законными способами, включая использование воинских частей. «Толстовство» правительства и обещание воздерживаться от «применения силы и принуждения» бесследно испарились, как только дело коснулось земельных привилегий поместного дворянства.

   Но решительный призыв Пешехонова, известного постепенновца, еще двенадцать лет назад вышедшего из партии социалистов-революционеров и после этого часто критиковавшего эсеров за социальный радикализм, все же был услышан. 21 апреля, примерно через месяц после статьи Пешехонова, был принят и опубликован подготовленный с его помощью важный закон о создании Главного и местных земельных комитетов. У этих органов были две функции: подготовка земельной реформы для Учредительного собрания и разработка неотложных мер, которые следовало принять до решения земельного вопроса в целом.

   Главный земельный комитет состоял из двадцати пяти членов, назначенных Временным правительством; к ним добавлялись выбранные представители губернских земельных комитетов и всех общественных органов от Совета до Временного комитета Думы, представители научных и экономических обществ, кооперативных организаций, а также представители всех политических партий от большевиков до «независимых правых» или монархистов. Временное правительство воспользовалось своим правом назначения и направило в Главный земельный комитет 22 кадета, 2 эсеров и 1 трудовика.

   Губернские земельные комитеты были созданы далеко не по демократическому принципу: к членам уездных земельных комитетов и представителям, избранным от земств и городских дум, добавились главным образом местные судьи и чиновники. Уездные земельные комитеты были организованы по тому же принципу. Крестьяне в эти органы не входили. Сельские земельные комитеты, избранные непосредственно крестьянами, были редкостью и находились в подчинении уездных комитетов.

   Видимо, Временное правительство предполагало, что комитеты будут первичными органами сбора местной сельскохозяйственной статистики, которая должна была стать основой планов и предложений, относящихся к будущему землеустройству. Главным делом, возложенным на них из-за отсрочки созыва Учредительного собрания и возникновения множества спорных вопросов, было «издание обязательных для исполнения декретов по вопросам сельского хозяйства и земельных отношений», однако полномочия этих комитетов были ограничены сакраментальной формулой: «в соответствии с действующим законодательством и декретами Временного правительства». Поскольку никаких декретов правительство издавать не собиралось из-за боязни повлиять на общественное мнение перед началом Учредительного собрания, это означало, что земельные комитеты прикованы к существующему законодательству (то есть царскому земельному кодексу), как рабы к галерам.

   Однако Временное правительство было очень довольно плодом собственного ума. В специально выпущенной листовке оно разъясняло, что теперь сельское население может спокойно дожидаться Учредительного собрания.

   В этом решении законсервировать существующие земельные отношения до созыва Учредительного собрания нет ничего удивительного. Правительство заявляло: «Пусть наши доблестные воины, защитники родной земли, будут спокойны. Пусть они знают, что в их отсутствие и без их участия никто не станет решать земельный вопрос». Но «человек с ружьем» мечтал совсем о другом. Пресса, включая официальную «Народную газету Временного правительства», не однажды приводила факты вроде заявления, сделанного на Крестьянском съезде представителем Одиннадцатой армии: «Если правительство немедленно опубликует декрет о безвозмездной передаче всей земли крестьянам, наступление будет успешным и энтузиазм армии возрастет на 50%»4.

   На различных крестьянских съездах то же мнение выражалось куда более резко. Например, на втором губернском съезде в Самаре в конце мая сложилась странная картина. Красноречивое выступление народного социалиста Игоева, пытавшегося объяснить отказ правительства решать земельный вопрос до Учредительного собрания, вызвало результат обратный ожидаемому. Лица крестьян стали суровыми, брови нахмурились, в зале начался ропот, послышались восклицания: «Как, снова ждать? Эй вы, тупицы, сколько вы будете морочить нам голову?» Общее чувство выразил солдат Лукьянов: «Мы, крестьяне из солдат, достаточно натерпелись в Лодзи и на Стоходе. Вы понимаете наше нетерпение получить землю. Рабочие получили свой восьмичасовой день сразу, и крестьяне тоже ждать не намерены». «Провожая наших мужиков, уходивших на войну, – сказал крестьянин Егоров, – мы говорили им: во-первых, защитите нашу землю; во-вторых, завоюйте ее для крестьян. Они сделали это, вся революция была сделана для этого. Солдаты, четырежды обманутые обещанием земли, начинают бояться, что так ее и не дождутся». Представитель Союза военных депутатов заявил: «Мы не бросим оружие даже после войны, не бросим до тех пор, пока на знамени страны не появится лозунг «Земля и воля». Во время Учредительного собрания мы будем держать винтовки на изготовку, но помните, что следующей командой будет «пли»5.

   Солдат не волновался бы, если бы земельный вопрос решился в его отсутствие в пользу крестьянства. Он прекрасно понимал, что при разделе земли государственные органы не забыли бы о нем, если бы были народными по своему характеру. Но отсрочка решения земельного вопроса сверху создавала опасность попыток его решения снизу путем стихийного захвата помещичьих земель и собственности. Тогда восторжествовал бы принцип «кто смел, тот и съел». Результатом стало бы бегство солдат с фронта, чтобы не опоздать на «черный передел». Такой исход могло бы предупредить только успокоение крестьян в деревне и на фронте с помощью правительственных мер, доказывающих, что на этот раз передача земель крестьянам будет проведена со всей серьезностью. Слишком долгая задержка сбивала людей с толку и пробуждала старое недоверие. «Рабочие получили восьмичасовой рабочий день безо всякого Учредительного собрания, потому что знали, как нажать на хозяев; давайте-ка мы сами нажмем на помещиков». И нажим начался, причем серьезный. Ему способствовала бездеятельность правительства.

   Кроме того, существовал третий жизненно важный вопрос: национальный.

   Что касается поляков, то правительство понимало значение этой проблемы. Оно издало специальный манифест о создании полностью независимой этнографической Польши, в состав которой войдут три части: русская, австрийская и немецкая. Однако оно втискивало эту прекрасную идею в сомнительные рамки панславизма. Польша должна была заключить союз с Россией и присоединиться к общему «плану борьбы против воинствующего германизма». «Вступление в добровольный военный союз с Россией позволит Польскому государству стать прочным щитом против давления, которое Германия и Австро-Венгрия оказывают на славян». Политическую структуру Польши должно было определить «Учредительное собрание, созванное в польской столице». Одновременно русское Учредительное собрание должно было определить западные границы России, необходимые для создания независимого