Но если бы Буллит знал, что тот самый бал, который он дал в своем посольстве, войдет в роман Михаила Булгакова, в его последнее прощальное произведение «Мастер и Маргарита»! Булгакова пригласят на еще один бал в американское посольство в 1937 году, но писатель откажется.

После Москвы Буллиту будет предложена должность посла США во Франции, и он согласится, отправившись в Париж, с которым у него было связано столько сладких и одновременно горьких воспоминаний юности. И вечеринки с Фицджеральдом, и любовь с «красной вдовой» Джона Рида, Луизой Брайант.

Луизы уже на свете не было, и поэтому Париж был окрашен неувядающими нотами ностальгии, печали и надежды на то, что когда-то они все встретятся вместе. Его друг Фицджеральд был жив, но в жизни писателя настала черная полоса. Обожаемая жена Зельда сошла с ума и уже не покидала сумасшедшего дома, куда Фицджеральд регулярно приезжал ее навещать.

Буллит знал, как сильно и нежно Джон любил свою жену, что она навсегда оставалась для него самой любимой, единственной и желанной женщиной на свете, и поэтому сознавал, что жизнь для его друга во многом осталась в прошлом.

Париж был полон светлых воспоминаний и еще мыслей о том, что все имеет обыкновение заканчиваться — и хорошее и плохое. Любая жизнь подходит к концу и остается только перебирать драгоценные мгновения былого, сокрушаясь об их мимолетности и невозвратности.

Да и он сам, Буллит, разве не похоронил уже свою молодость? Зрелость хороша тем, что жизнь уже не кружит голову, как прежде. Разум заставляет смотреть на людей и окружающий мир трезвым взглядом. Но, Бог мой, как многое бы отдал он за один миг, который перенес бы его в сладкое прошлое.

В Париже он развернул бурную и кипучую деятельность, он много ездил: Лондон. Париж, Брюссель. Это было нужно для налаживания связей с американскими послами в европейских столицах, и вообще он старался быть полезным для собственной страны. Старался заглушить в себе боль и отчаяние, которые подступали к нему тогда, когда он видел, как мир неминуемо катится в пропасть.

Он отправлял много корреспонденции лично Рузвельту, и тот был в курсе того, что творилось в Европе.

Буллит писал Рузвельту о том, что Европа напоминает пороховую бочку и что Гитлер вынашивает далекоидущие планы. Он предупредил президента, что Гитлер, скорее всего, осуществит аншлюс Австрии, и Франция не станет помогать оккупированной стране. Это звучало дико и неправдоподобно. Но он-то видел, куда катится мир! И пытался предотвратить предстоящую бойню. Он не понимал, что Рузвельт вел свою игру и, доверяя ему, Буллиту, не всегда прислушивался к его мнению.

Аншлюс Австрии совершился. Как и предсказывал Буллит, и в это время он сделал поступок, которым потом гордился всю жизнь. Он возглавил операцию по вывозу из Австрии Зигмунда Фрейда, которому из-за своего еврейского происхождения оставаться в стране, где установился нацистский режим, было небезопасно.

Ученый не хотел уезжать из Вены. Но когда пришли описывать и конфисковывать его имущество, он сдался и согласился эмигрировать. Благодаря Буллиту, а также греческой и датской принцессе Анне, внесшей за Фрейда необходимый выкуп, ученый смог покинуть Австрию.

Буллит лично вместе с принцессой встретил Фрейда в Париже, расстелив перед ним красную дорожку. Он не знал, что знаменитому ученому осталось жить совсем немного. Но они вернулись к биографии американского президента Вудро Вильсона и даже успели немного над ней поработать.

Он не хотел войны и считал, что Америка должна быть лидером в мировой политике, вмешаться на решающем этапе и сказать свое слово. Веско и решительно. Буллит был, несомненно, романтиком. Но постепенно от его иллюзий практически ничего не осталось.

Он не знал, что в это время Булгакову, писателю, так сильно заинтересовавшему его, будет дана возможность «исправиться», написав пьесу «Батум» о юных годах Иосифа Сталина. Но эта пьеса будет отвергнута, и больной, измученный испытаниями великий русский писатель умрет, не достигнув и пятидесяти лет. Но он все же сумеет закончить свой последний закатный роман, где будет дана сцена бала, осуществленного им, первым послом США в Советской России, Уильямом Буллитом.

Москва, вторая половина 30-х гг.

Почему надо было непременно писать пьесу о Самом? Он не знал. Да, конечно, подсказала Лена. Но и он понимал, что это его шанс выбраться из ловушки, в которую он угодил. Елена была права, что подсказала ему. Но сможет ли он?

Господи! И за что такие испытания? За что?

Он всю жизнь старался писать ярко, искрометно, и как он может описать Того, перед которым благоговели, проклинали, восхищались и боялись. Как он сможет все это описать? Как?

Он писал без вдохновения и энтузиазма, и поэтому пьесу отвергли. Но все же такого результата он не ожидал, удар был силен. После этого он как-то сник и перестал надеяться, что ситуация изменится в лучшую сторону.

Москва. Наши дни

Вадим сидел и смотрел на Арину! Он только что выслушал ее о походе к Конкордии Германовне, и для него недостающие звенья сплелись воедино. Он не стал ей говорить, что фирма, в которой он работал, организовала круглосуточную охрану оставшихся в живых членов бывшей элитной группы КГБ, чтобы уберечь их от возможных покушений со стороны Парамонова. Он узнал, кем был его отец, и было стыдно, что он думал о нем, как о рядовом пенсионере.

— Все теперь ясно, — выдохнул он.

— Да, — сказала она хриплым голосом.

— Болит горло? Плакала или курила много?

— Плакала.

— Почему?

— Ты будешь смеяться, но мне так жалко Михаила Афанасьевича, над ним все время довлело предопределение судьбы, рок, от которого не уйти. Он пытался убежать от Судьбы, но не сумел. Она настигла и раздавила его. Увы! Он хотел уйти от стези писателя. Был период, когда в Киеве, после того как он демобилизовался и уехал из Вязьмы, Булгаков занимался исключительно врачебной практикой и не притрагивался к бумаге. Но потом жизнь все равно вывела его к творчеству! И он заплатил за это по самому высокому счету. Это ужасно! И все, кто так или иначе соприкасаются с Булгаковым, восхищаются и ужасаются теми безднами, которые открываются перед ними, когда они изучают его жизнь и творчество.

— Дорогая! — Вадим прижал ее к себе.

Они сидели у него дома и смотрели на Москву-реку. На воде играли лучи закатного солнца, как будто бы на нее вылили масло и волны от него блестели.

— Судьба — вещь страшная, потому что от нее никуда не деться. Вот если бы мои родители не взяли у тебя в долг, — его голос дрогнул, и Арина сжала ему руку, — то мы бы и не познакомились. Хотя я — свинья, свинья и мне прощенья никакого нет и не будет.

— Ты не виноват в их смерти, не казни себя.

— Не оправдывай меня. Я в этом не нуждаюсь. Мне жить с этим всю оставшуюся жизнь.

— Постепенно боль и чувство вины уйдут.