— Потрясающе! — удивился полковник. — Весь город тут. Кроме разве что туристов, да и то неизвестно — может, и они тут есть! Наверняка хоть несколько человек привлекло это необычное зрелище.

— Интересно, пришел ли убийца? — задумался Альдо.

— Возможно. Этот праздник смерти завершает содеянное им. Он должен праздновать победу.

— Кажется, вы поддерживаете знакомство с капитаном Кейтуном? Известно вам, насколько продвинулось следствие?

— Я даже не уверен, что оно ведется. Все, что не касается поедания фисташек и курения кальяна, ему категорически не удается. Справедливо было бы задаться вопросом, о чем думают в Каире, до сих пор не присылая сюда достойного полицейского.

Имам умолк, и тело Ибрагим-бея поместили в гробницу. Все стихло. Официальные лица начали расходиться. Альдо заметил, как Лассаль пытается увести явно упирающегося Адальбера. Ему это удалось сделать только тогда, когда Салима и двое ее сопровождающих вошли в дом. После этого большая часть толпы тоже рассосалась. У входа в гробницу осталась только кучка самых верных молельщиков.

— Нам тоже пора уходить, — объявил полковник. — А вам случайно не известно, кто та молодая девушка, за которой так хотел последовать ваш друг?

— Вы и это заметили? — удивился Альдо. — Вы наблюдательный человек.

— Поневоле станешь таким на пенсии, оставив активную деятельность. Она чудо как хороша!

— Это внучка Ибрагим-бея, а те, кто с ней, — принцесса Шакияр, бывшая супруга короля Фуада, и ее брат, Али Ассуари.

Сэржент присвистнул от восхищения:

— Знатные господа, я слышал. А не ради ли этой девушки ваш друг так наподдал тому рыжему, когда мы с вами познакомились в Луксоре?

Альдо расхохотался.

— Браво! Вам надо попроситься в помощники к Уоррену. Скотленд-Ярд только выиграет, заполучив вас.

Старый солдат даже покраснел от удовольствия, услышав похвалу.

— Что ж поделаешь, надо ведь чем-то себя занять...

Они пустили лошадей легким галопом по плато, перед тем как повернуть к городу. Приблизившись к полковнику, Альдо показал на часы:

— Ничего, если мы, сделав крюк, проедем мимо полицейского участка? Кейтун, должно быть, уже вернулся, и я хотел бы с ним поговорить.

— Конечно! Скажу даже, что меня все это очень развлекает. Он такой болван, что просто смешно. Держу пари, что он сидит себе сейчас и в ус не дует, развлекаясь фисташками, кальяном и мухобойкой. Так что, спорим?

— Ни за что на свете! Это верный проигрыш.

Когда они приехали в участок, фисташки, мухобойка и кальян были на месте, но самого Кейтуна и след простыл! Правда, бас его грохотал где-то в глубине дома.— Похоже, я упустил прекрасную возможность разжиться десятью фунтами, — удивился Морозини.

— Все потому, что вы не англичанин. У нас держат пари на все подряд!

Мгновение спустя в кабинет ввалился Кейтун с папкой под мышкой.

— Что вам здесь надо? — рявкнул он. — А-а... здравствуйте, полковник, я вас не заметил. У вас опять украли лошадь?

— Нет. С вами хотел говорить князь Морозини.

— Ах так? В чем дело?

— Ну, раз уж он потрудился лично заехать сюда, лучше спросите у него сами...

— Ладно. Так что вам надо?

Разговор начался неудачно и рисковал превратиться в перепалку. Альдо предпочел взять быка за рога:

— Уехать домой!

— Зачем?

— Мне пора приступать к работе. Капитан, я деловой человек, а здесь только время теряю!

— Так уезжайте!

— Я бы с удовольствием... но мне нужен мой паспорт. Я не привык путешествовать нелегально!

— Это невозможно!

— Но почему?

— Потому что следствие еще не закончено.

— Но чем я могу помочь? Ведь не я же, в самом деле, убил Ибрагим-бея и его людей!

— Вы — один из двоих, видевших его последними.

— Ничего подобного! Последними были убийцы! А я не из их числа.

— Это ваша версия. Ее надо еще доказать! Тут в спор вступил полковник Сэржент:

— Если позволите, там был один свидетель. Мажордом, который попал в больницу. Если не ошибаюсь... Тауфик?

— Вы не ошибаетесь, но он в коме, а в таком состоянии на вопросы отвечать невозможно. Так что пока оставайтесь тут. И точка!

И, желая лишний раз продемонстрировать, что посетители больше не дождутся от него ни слова, Кейтун уселся и запустил свои жирные руки в блюдо с фисташками. Пришлось оставить его за этим всепоглощающим занятием и вернуться к лошадям.

— Невероятно! — вздохнул полковник. — Такое ощущение, что он лично имеет что-то против вас.

— Вы не поверите, но почему-то почти все полицейские именно так ко мне и относятся. Наверное, я им чем-то напоминаю рецидивиста.

— Что вы говорите? А вот мне так не показалось! Что ж, может быть, нам пора самим начать расследование? — предложил полковник, чуть не облизнувшись. — Предлагаю начать с больницы! Так они немедленно и поступили, но толку от их визита не было: «Да, высокий нубиец без сознания... нет, к нему нельзя...» У дверей круглосуточно дежурила охрана. Ситуация оказалась тупиковой, и только несгибаемый оптимизм полковника не позволял им впасть в уныние.

— В любом случае, — заметил Альдо, — он, скорее всего, ничего бы нам не рассказал. Ведь он говорит только по-арабски?

— Да, но я говорю на семи языках... в том числе на арабском и на пушту. До Пешавара и гуркхов, где я оттрубил долгие годы, меня еще назначали в Аден. Не отчаивайтесь! — утешил он Альдо, с силой хлопнув его по плечу. — Найдем выход.

«Вот только когда, — подумал про себя Альдо. — И в каком состоянии?»

Все три последующих дня стали для Альдо мукой. Он страдал от бездействия, не находя себе места в перерывах между прогулками верхом в компании полковника, чей оптимизм относительно «следствия» потихоньку таял и чье настроение было уже совсем не похоже на эмоциональный подъем в день похорон, и пешими прогулками или катанием по реке в обществе тетушки Амели, которая явно за него тревожилась. Мари-Анжелин поторопилась воспользоваться его присутствием рядом с маркизой, чтобы ежедневно убегать «на этюды» в какие-то таинственные места. При этом она дала всем понять, что не нуждается в компании, сделав исключение лишь для юного Хакима. Из «Пальм» никаких вестей не поступало, и Альдо с каждым часом все больше свирепел. Он горел желанием ворваться туда, даже, если понадобится, проникнуть силой и устроить Адальберу такую взбучку, которая вытравила бы из его головы само воспоминание об этой проклятой Салиме. Он заодно сердился и на Анри Лассаля за то, что тот продолжал держать его в неведении. С каждым днем все, что его окружало, уже не радовало князя, и даже дивный пейзаж ему надоел.