Кормик облокотился о каменное ограждение, положил голову на руку и беспомощно уставился на прядь волос, молясь о том, чтобы она оказалась не с головы Милкейлы. Но даже если его молитвам суждено было сбыться, оставалась горечь от того, что сегодня здесь погибла раньше срока молодая и сильная женщина, полная гордости и убежденная в своей вере не меньше Джавно. За что?

— Брат Кормик! — раздался голос Джавно.

Юноша обернулся, стараясь стереть с лица отпечаток внутреннего смятения.

— Бой окончен, — объявил Джавно, выглядывая из двери, ведущей в главную башню, которую от внешней стены отделяло около шести ярдов. — Скорее принесите воды. Надо промыть раны.

— Вас еще не лечили? — участливо спросил Кормик, увидев рану на руке собрата.

— Я пойду к отцу де Гильбу, — ответил Джавно, тронутый искренней заботой юноши. — Он воспользуется душевным камнем.

— Идите же, — поторопил его Кормик.

Джавно кивнул и исчез за дверью.

«Хороший человек», — сказал себе молодой монах.

Он сердился на товарища за альпинадорских узников, за то, что это привело к сегодняшней осаде и к битве, в которой погибли люди, но знал, что у Джавно доброе сердце.

Но потом его мысли смешались.

«Как может хороший человек способствовать такому глупому и бессмысленному кровопролитию?» Кормик поморщился.

Поднявшись на ноги, он заметил во внутреннем дворе, окружавшем главную башню, какое-то движение. Его собратья суетились вокруг башенных стен, заделывая места, поврежденные в ходе сражения, и исправляя дефекты строительства, до которых до сих пор не доходили руки. Кормик не одобрял того, во что вылилась их миссия, но не мог не восхищаться трудолюбием абелийцев, построивших такую часовню. Тридцатифутовая главная башня была самым высоким строением на озере. Крепостная стена, быстро сооруженная монахами два года назад, когда начались схватки с соседями, возвышалась на шесть с половиной ярдов над землей. Высота центральных ворот составляла четыре ярда. Из верхних этажей круглой главной башни на стены были переброшены мосты, что позволяло братьям оперативно подносить боеприпасы туда, где они заканчивались.

Сегодняшнее сражение явилось настоящим испытанием для крепости. Никогда еще враг не был столь многочисленным, а осада — столь яростной. Кормик подумал, что цитадель с блеском выдержала проверку.

Юноша спустился на землю и вошел в небольшую квадратную пристройку слева от сторожевой башни, затем открыл люк в полу и начал спускаться по естественному туннелю, который монахи расширили и снабдили ступенями, вырезав их в скользком камне. Из ответвления, ведущего в подземелье, доносилось громкое демонстративное пение шамана, от которого Кормик поморщился.

«Они знают о сражении и о том, что их народ пришел за ними», — подумал он.

Кормик снял факел со стены, торопливо миновал следующий коридор, спустился еще ниже и оказался у массивной двери, закрытой на три железных засова. Прежде чем войти, он открыл два маленьких окошка, расположенных в двери, в одно из них просунул факел, а в другое заглянул сам. Пещера располагалась на уровне озера и была заполнена водой. Свет факела отразился от водной поверхности и озарил изнутри обширное пространство.

Кормик выполнил эту предосторожность скорее по привычке, чем по необходимости, поскольку монахи оборудовали вход в пещеру решеткой, которая пропускала рыбу, но надежно защищала от ледниковых троллей.

Стоило юноше открыть дверь, как его обдало влажным теплым воздухом и запахом рыбы. Накануне, готовясь к предстоящей осаде, братья рыбачили здесь, чистили улов прямо у самой воды и бросали отходы в озеро, чтобы приманить крабов.

Кормик надеялся, что тяжелый запах заставит его забыть об ужасах сражения, свидетелем которого он только что был. Ему очень хотелось остаться в этом убежище хоть ненадолго!

Но в ушах юноши все еще стояли крики, запах рыбы не мог вытеснить запах смерти. Кормик наполнил водой несколько кожаных мешков и двинулся обратно.

— Они придут снова, — сказал отец де Гильб брату Джавно. — А потом еще и еще. Что за упрямый народец!

— Скорее глупый, — ответил Джавно. — Наши стены неприступны!

— Я ценю вашу уверенность, брат, но мы оба понимаем, что в следующий раз враг изберет более изощренную тактику. Даже после этой переделки у нас несколько раненых, в том числе и вы.

— Это просто царапина, — возразил Джавно и показал рану де Гильбу.

Тот взял в руку гематит, коснулся пальцами увечья и стал молиться блаженному Абелю.

Тело Джавно наполнилось теплом, приятным, как руки любовницы. Нежась в объятиях волшебства, он дивился тому, как эти дураки варвары не понимают прелести учения Абеля. Как они смеют отворачиваться от мощи и доброты, которые способны дарить столь прекрасную магию, как эта? Как кто-либо смеет отвергать эту пользу, целительные силы, обещание вечной жизни?

Джавно закрыл глаза и отдался во власть целебного тепла. Он еще мог как-то понять сомнения самхаистов, ибо объятия Абеля отбирали у них их тираническую власть. Но почему так сопротивляются альпинадорцы, вдохновляемые своими шаманами? У блаженного Абеля есть все, что нужно обычным варварам, так зачем же они постоянно отталкивают монахов? Дикари, сидящие в подземелье, скорее умрут, чем примут абелийскую веру! И дело тут вовсе не в том, что один из них — высокопоставленный шаман. Двое других просто упрямились и не желали уступать. Но почему?

— Что вас беспокоит, брат? — поинтересовался отец де Гильб, выводя Джавно из забытья.

Монах открыл глаза и сообразил, что лечение давно окончено, а он до сих пор стоит, вытянув руку перед собой.

Джавно выпрямился, откашлялся и ответил:

— Я же говорил, что это всего лишь царапина.

— И все же? — настаивал де Гильб. — Сражение оставило неприятный осадок у вас в душе?

— Нет. То есть да, святой отец, — запинаясь, произнес Джавно. — Я не понимаю, почему варвары так яростно осаждают наши укрепления. Их соплеменники живы только благодаря нашим трудам и самоцветам, это глупо отрицать. Взамен мы просим лишь признать источник целительной силы, которую они испытали на себе.

Некоторое время отец де Гильб молча смотрел на собеседника, затем спросил:

— Вы слышали о сражении на Икорном поясе?

Джавно удивленно кивнул в ответ на нелепый вопрос. Какой же абелиец не знает этого проклятого названия? Имя Икорного пояса носила улица в столице Делавала, на которой первые абелийские монахи, приплывшие в город через устье реки, основали часовню. Тогда она была размером всего с двухэтажный дом. Там они и начали проповедовать слово блаженного Абеля.

— А что вы знаете об Икорном поясе, брат?

— Народ Делавала очень хорошо принял странствующих монахов, — ответил Джавно. — Их навыки быстро пришлись по вкусу жителям улицы. Всего за несколько дней по соседству собралось множество любопытных.