Мне так хотелось сесть с ней за стол и выговориться. Но она предпочла говорить о пустяках: о протечке воды, о своей подруге Анне, о том, что в доме стало больше света. Или об отце и бабушке – но так же, как она говорила о протечке, обилии света и подруге Анне. И я должна была уважать ее выбор.

Первый вечер прошел так, будто у нас не было долгого перерыва в отношениях. Мы вместе готовили еду, ужинали, обсуждали новости и общих знакомых, а потом уселись на новом диване и смотрели DVD. И когда я поцеловала ее, пожелав доброй ночи, она выключила телевизор и спросила:

– Завтра я пойду к папе и к Мамину. Я каждое воскресенье их навещаю. Пойдешь со мной?

Я покачала головой.

– Нет, мама, мне жаль, но я не могу…

– Понимаю, моя девочка. Наберись терпения, когда-нибудь ты будешь к этому готова.

Я поднималась по лестнице, чувствуя на себе ее взгляд. Поскорее дойти до своей комнаты и выплакаться. Говорят, что матери тяжелее переносят страдания детей, чем свои собственные горести, и я приехала сюда не для того, чтобы выплескивать на нее всю свою боль.

– Джулия?

Я обернулась, сжав зубы.

– Ты знаешь, девочка, я много об этом думала. Невозможно найти оправдания тому, что случилось с папой. Он ведь был еще не старым, полон сил, здоров. Это несправедливо и непонятно. Что же касается Мамину, то, как ни грустно, но ей лучше там, где она сейчас находится. Знаешь, она ведь так устала. Ну ладно, иди спать, тебе нужно отдохнуть! Напомни завтра, чтобы я тебе рассказала о мадам Пулен, нашей соседке из дома № 17, – уверена, ты будешь смеяться. Доброй ночи, моя девочка!

Сжать зубы. Сжать зубы. Сжать зубы.

55

На почтовом ящике нет ее имени. Это уже не ее дом. Теперь у этого дома нет хозяйки.

Я толкнула рукой калитку, и в голове еще до того, как я открыла ее, раздался резкий скрипящий звук. По привычке я придержала калитку, чтобы она не хлопнула. Все как прежде.

Первым мне бросилось в глаза вишневое дерево. Я представила сладость ягод, сок, стекавший по подбородку, аромат вишневого пирога, импровизированные серьги, которые мы вешали на уши. Я вспомнила, как мы пытались бороться с вездесущими дроздами, любителями полакомиться вишней. В этом году ее сок стекал только с их клювов.

Маргаритки пляшут на ветру. Нужно нарвать много мелких белых цветов, ломая стебель ногтями у самой земли, потом проткнуть желтые сердцевины маргариток стеблем так, чтобы они полностью закрыли его. Держи, Мамину, это корона для тебя!

А вот клевер, его еще называют трилистником. Я часами ползала по земле, выискивая растение с лишним листком, что, по преданию, сулит счастье и удачу. Кто знает, может быть, если бы я нашла четырехлистник, она была бы еще с нами. Помню, как я скреблась в стеклянный квадрат двери (это был наш с ней секретный код), потом открывала дверь, и она выходила ко мне с улыбкой, которая всегда возвращала мне хорошее настроение. В голове звучит ее тихий голос – она никогда не говорила громко: «Входи, дорогая, для меня всегда радость видеть тебя». И мы находили какое-нибудь занятие – партия в скраббл, выпечка пирога, ласки, которыми мы одаривали друг друга, чаепитие, чтение поэм, беседа. Нам было достаточно любого предлога, чтобы провести время вместе. Я встречала ее взгляд, полный любви и тревоги – так смотрят на тех, кем по-настоящему дорожат. Такой же мой взгляд ловила она. Наверное, за банальными поцелуями, улыбкой, длящейся чуть дольше обычного, или обыденными комплиментами скрывается нечто, что можно выразить лишь тремя словами, которые не принято говорить без повода.

Качели не накрыли на зиму. Ткань тента побелела и покрылась пятнами, металл проржавел. Дверь гаража была грязной, пятна засохшей земли покрывали бетонные плитки. Зима везде оставила свои следы. Кустарник поник до земли, трава вытянулась, клен отбрасывал тень на ирисы, которым не хватало солнца. Во всем чувствовалось отсутствие Мамину. Ее здесь больше нет, и моих воспоминаний тоже.

В последний раз я шла обратно по этой дорожке. В душе я уже сказала «прощай» этому месту, которое видело, как я росла, ползала на четвереньках, спотыкалась, щебетала первые слова, смеялась, плакала, спала, играла и любила.

Я толкнула рукой калитку, и в голове снова раздался резкий скрипящий звук. По привычке я придержала калитку, чтобы она не хлопнула. Все как и раньше, за одним небольшим исключением: теперь я знаю, что не надо ждать подходящего случая, чтобы сказать эти три слова тем, кто тебе действительно дорог.

56

Я настаивала, чтобы мама высадила меня на парковке, а она хотела зайти со мной в здание аэропорта. Вместе мы нашли компромисс между ее желанием подольше остаться с дочерью и моей необходимостью скрыть ложь: мы простились у входа. Она знала, что я улетаю не за тридевять земель, но когда мы обнялись, я почувствовала, что рыдания, которые она пыталась сдержать, душат ее. Мне было так плохо, будто я действительно отправлялась на другой конец света, причем навсегда.

Я вошла в студию с сумкой всяких вкусностей и сердцем, переполненным противоречивыми впечатлениями.

Мне было хорошо в эти выходные. Я чувствовала себя уютно, спокойно, меня как будто со всех сторон обложили подушками, на которые я могла бы упасть, не причинив себе боли. Было много невысказанности, но еще больше безусловной любви, которая связывает мать и дитя, когда они встречаются глазами.

В нашей семье не принято афишировать любовь. В первый раз я сказала матери по телефону: «Я люблю тебя», – в тот день, когда умерла Мисс Бабушка. Когда я повесила трубку, она перезвонила Марион, чтобы та присматривала за мной, поскольку я, видимо, подумываю о самоубийстве. У нас любовь проявляется в незначительных деталях: в одеяле, которое поправляют на спящем, в фильме, который не терпится посмотреть, но ждут, пока вернутся домой остальные члены семьи, в последнем куске шоколадного торта, который оставляют другому. В плече, на которое можно опереться, в не очень остроумной шутке, над которой смеются, в листе подарочной бумаги, который хранят, потому что на нем написано «Моей маленькой дочурке».

Надеюсь, она меня простит.

Марин не было дома. Она предупредила меня эсэмэской: «Заночую у Грега, вернусь, если я тебе понадоблюсь». Вероятно, ее присутствие развеяло бы мою воскресную вечернюю хандру, но я не хотела их отвлекать от любовной лихорадки. Я приготовила себе горячий шоколад, разобрала сумку, надела пижаму и включила компьютер, решив проверить почту впервые за несколько дней.

Его имя высветилось среди спецпредложений бутиков, о которых я никогда не слышала, рассылок новостей и сообщений, отправленных благороднейшими и добрейшими людьми, которые мечтали завещать мне свои миллионы без всяких условий, кроме одного: срочно сообщить им мои банковские реквизиты.

Слава Богу, что никто меня не видит. Меня приняли бы за деревенскую сумасшедшую, судя по блаженному до глупости выражению лица.