И снова прыжок. Клыками под подбородок.

Грозный рев рвется под высокий прозрачный потолок.

Тесно!

Рядом серые братья.

Упоение боем. Прыжок. Кровь. И трупы остаются на белом полу. Почему белом? Он давно окрасился кровью. Горячей, человеческой… кровью.

И почему бой? Идет охота. Как у Высоцкого. Только с обратным знаком.

Опомнились. Молния режет пространство зала. Тонкие, как нити лучи мечутся в поисках целей.

Шутишь! Не мной сказано, что пуля дура, а клык…

Зеленые большие глаза. Как изумруды пылают на узких, почти прозрачных лицах под высокими, неестественно высокими, лбами. Сверлят зеленые глазищи, сжигают мозг.

Серыми призраками мечутся волки, тени неистово мечутся на белых стенах.

Почему тени?

Аппаратура, пульт управления, компьютеры… Ничего знакомого. Где вся эта привычная атрибутика старого мира?

Хрустят позвонки. Хлещет кровь.

Древний забытый азарт.

Мозг пьянеет от запаха крови, теряет способность соображать, проваливается в бездну эпох.

Чьи-то руки лезут в черепную коробку. Роются в ней, как алкаш в собственном кармане в поисках забытой мелочи на банку пива. Ищут дырку, чтобы пролезть в сознание.

Ну, уж, дудки.

Удар!

Это не он. Это в него!

Рядом лицо. Безумные от страха глаза.

Как? Где в таких глазах прятаться страху?

Еще один удар. Отбросило в сторону.

Нет, не сейчас…

Кинул, сразу отяжелевшее тело вперед и, запрокинув голову, запел, собирая стаю.

Мерцающее пятно. Нам туда.

Лишь бы допрыгнуть!

Уперся, широко расставив лапы, покачнулся, но устоял. Обернулся, угрюмым взглядом желтых холодных глаз оглядел поле битвы.

Славная была охота, братья!

Еще раз качнулся и, подавляя непростительную слабость – одним прыжком в тусклое, едва заметное пятно. А дальше – тьма бездонного провала. Над головой победный рев стаи. Его стаи. Чей-то холодный шершавый язык коснулся его лица. Все та же шаловливая распутная молодая самочка, домогается интима. И что характерно, время удачно выбрала, чтобы огласить свои явно неприличные предложения.

Да нет. Это Лехина теплая и грязная ладонь поднимает веки, а его глаза пялятся ему в зрачки.

– Ты еще зеркало к губам поднеси, псих ненормальный.

Или не ладонь?

Лижет, подлая. Язык, как терка. Морда в крови. Слизывает, пока не засохла.

– Славная была охота, старший брат. Нам есть, что поведать братьям.

Охота ли? Бойня! Волк в овчарне.

Кому это он?

Леха, Пивень, Толян…

И снова боль раздирает тело. Пора бы уж привыкнуть! Не промахнулись, сволочи.

А могли бы, хотя бы из уважения к возрасту. Куда ни кинь, а пятый десяток разменял. А это уж, дорогие мои, не шутка в теле. Неповоротлив стал. Может, пора подковы снимать? А там валенки и на печь?

Славная была охота.

До ночи черепки в угол будут заметать.

– Стас, очнись! Какие черепки?

Леха? Откуда он здесь?

Ворочают волчье тело. Подцепят крючьями и на помойку. Лязгнул зубами. Мимо. Промазал.

Свет! Ослепляющий яркий свет… И сразу ночь.

Ушла, без него ушла стая. Бросили волчата. А почему бросили? Сам приказал.

Тащат, волокут. Толяну на волчовку. Ну, нет! Толян правильный пацан и не позволит себе нарядиться в прикид из шкуры собственного командира.

– Командир!

Дернулась верхняя губа, обнажая клыки.

Но вместо грозного рыка, от которого замирает сердце, а душа проваливается в пятки, вырвался только слабый стон.

– Больно же, черти. Я сам.

Открыл глаза.

И правда – Леха. Своей мокрой банданой ему лицо вытирает.

– Стоит только одного на минутку оставить, так сразу как свинья перемажешься.

Точно Леха. Только он один так душевно умеет утешить друга в трудную минуту.

Пивень своими заскорузлыми пальцами ковыряется в его боку, как в своих зубах после обеда. Еще и ножик норовит поглубже затолкать туда. И что он там надеется отыскать?

А хорошо врезали. От всей нечеловеческой души. Ладонь в дыре проваливается.

Прохрипел, чуть не теряя сознание.

– Уходить надо, ребятки. Я там немного набезобразничал. Хозяевам может не понравиться. Как бы объяснений не потребовали.

– Куда ты пойдешь? – возмутился Леха. – Дыра в боку. Пивень в ней чуть с головой не утонул. Из плеча мосол торчит.

– Дыру портянкой заткну. И доковыляю.

– Конкретно набезобразничал? – полюбопытствовал Войтик. – От всей души размахнулся?

– Да так, слегонца. Времени маловато было. Но помнить будут. Сейчас знаем, в какую сторону ворота открываются.

– Про черепки-то не для красного словца молвил? И самому черепком досталось. Отскочить не мог? – влез с расспросами Пивень.

– Командир, ты думаешь, они с предъявой придут? – разгорелся Толян. – Душу б отвести, а то вечно все на себя тянешь.

Каждое слово как кузнечным молотом в мозг колотит.

А ребята зубы заговаривают.

– Уходим, ребятки. А то разнежусь, вовсе не встать будет. Погостили, пора и честь знать. Толян, приходилось в пионерлагере бывать?

Толян растерялся. Крепко, видимо, двинули командира, если крыша на место до сих пор не встала, – читалось в его глазах.

– Было дело…

– Костры жег? Так, чтобы с одной спички?

– Конкретно! А если потом туда шиферу набросать, вообще отпад.

Стас кряхтя и морщась поднялся на ноги.

– Тебе и карты в руки. В смысле, зажигалка. Жги все к едреней фене. Пусть горит. Не свое, не жалко. Мы потом здесь добрый лес насадим. Вот только с шифером не получится. Извини, брат, нету. Веселин, мальчик мой, там где-то мои мечи лежат…

– Все здесь, командир, – ответил за Веселина Леха. – А с лесом надо ли так?

– Надо, Леха. Еще как надо. Пусто в нем. Никого. Даже зверье не водится. Да и нынешним хозяевам с огоньком повеселее будет. А то заскучали. Грязь и сырость развели. Пусть пообсохнут.

Зло поджал губы. Сверкнул глазами.

– Ненадолго уходим. Я их научу по стойке «Смирно» стоять и не качаться.

Толян щелкнул зажигалкой.

– Так не горит.