— За исключением соседского.

— Ну, это другое, этих соседей я ненавижу.

— Ясно.

— Я, пожалуй, займусь цыпленком.

Видимо, голос ее подвел, потому что Ричард слегка нахмурился:

— Все нормально?

— Нет-нет, все отлично. Я люблю сюда приезжать. Люблю это место. Это лучшее место в мире. Проблемы никуда не деваются, сам понимаешь. Но мне нравится здесь просыпаться. Дышать этим воздухом.

— Я имел в виду — ты не против, что я здесь? Все нормально?

— Что ты! Боже мой. Не против, конечно. Ты же знаешь, как Уолтер тебя любит. Мы с тобой так долго дружим, но так мало говорили. Отличная возможность. Но ты действительно можешь ехать, если тебе нужно в Нью-Йорк. Я же привыкла жить тут одна. Все в порядке.

Потребовалось довольно много времени, чтобы довести эту речь до конца. Затем последовала краткая пауза.

— Я просто пытаюсь понять, что ты говоришь на самом деле, — сказал Ричард. — Хочешь ты меня тут или нет.

— Боже, — сказал она. — Я же только об этом и говорю, нет? Я же сказала.

Она видела, что его терпение, отпущенное на Патти, на женщин, заканчивается. Он поднял с пола тяжелую доску:

— Закончу здесь и поплаваю.

— Там холодно.

— С каждым днем чуть-чуть теплей.

Вернувшись домой, она позавидовала Уолтеру — тот мог сказать Ричарду, что любит его, и не желать при этом ничего разрушительного, всего лишь взаимной любви. Как все просто у мужчин! Она же чувствовала себя неподвижной жирной паучихой, которая год за годом выжидает и плетет свою сухую паутину. Внезапно ей стали понятны былые чувства девочек из колледжа, которых возмущала непринужденность обращения Уолтера с Ричардом и раздражало его назойливое присутствие. На мгновение она увидела Уолтера глазами Элизы.

Может быть, и мне придется, может быть, может быть, повторяла она себе, ополаскивая цыпленка, и тут же уверяла себя, что вовсе не это имела в виду. С озера донесся плеск, и она увидела, как Ричард плывет из тени деревьев к золоту пополуденного солнца. Если он и правда ненавидел солнце, как утверждал в своей старой песне, нелегко ему приходилось в северной Миннесоте в июне. Дни длились так долго, что казалось удивительным, что у солнца не кончается топливо. Что оно все горит и горит. Она поддалась искушению ухватить себя между ног, попробовать воду и отшатнуться, вместо того чтобы тоже пойти плавать. Я жива? У меня есть тело?

Картофелины были нарезаны странными линиями и напоминали какую-то геометрическую головоломку.

Ричард принял душ и вошел на кухню в старой футболке без надписей — пару десятилетий назад она была ярко-красной. Волосы ненадолго покорились и, как в молодости, сияли черным блеском.

— Ты изменилась с зимы, — заметил он.

— Нет.

— То есть — нет? У тебя другая прическа, и ты отлично выглядишь.

— Да ладно, другая. Совсем чуть-чуть другая.

— И наверное, чуть-чуть поправилась.

— Нет. Ну, немножко.

— Тебе идет. Так лучше, чем совсем тощей.

— Это ты пытаешься изящно намекнуть, что я разжирела?

Он закрыл глаза и скорчил гримасу, словно пытаясь взять себя в руки. Затем открыл глаза и поинтересовался:

— Откуда все это дерьмо?

— А?

— Ты хочешь, чтобы я уехал? В этом дело? Ты все время так себя странно ведешь, что мне кажется, что я тебя достал.

Жареный цыпленок пах знакомо — что-то такое ей раньше доводилось есть. Она помыла и вытерла руки, порылась в недоделанном шкафчике и нашла там бутылку кулинарного хереса, всю в строительной пыли. Она налила херес в стакан и села на стол.

— Честно? Рядом с тобой я нервничаю.

— Не надо.

— Ничего не могу поделать.

— У тебя нет причин.

Этого ей слышать как раз не хотелось.

— Я только стаканчик выпью, — сказала она.

— Ты что-то путаешь. Мне плевать, сколько ты пьешь.

Она кивнула.

— О’кей. Приятно знать.

— Ты все это время хотела выпить? Е-мое. Пей.

— Я и пью.

— Странная ты. Это комплимент, если что.

— Принимается.

— Уолтеру очень повезло.

— Вот тут нестыковка. Он, кажется, уже так не считает.

— Считает, уж поверь мне.

Она потрясла головой:

— Я хотела сказать, что мои странности вряд ли ему нравятся. Хорошие странности ему по душе, но плохие — не особенно, а именно они ему в основном и достаются в последнее время. Я хочу сказать — есть своя ирония в том, что ты как раз не против плохих странностей, но ты не мой муж.

— Тебе бы не понравилось быть мой женой.

— Это был бы кошмар. Наслышана.

— Очень жаль, что наслышана. Хотя ничего удивительного.

— Уолтер мне все рассказывает.

— Разумеется.

На озере утка крякала о чем-то своем. Утиные гнезда скрывались в зарослях тростника у дальнего берега.

— А Уолтер тебе рассказывал, что я порезала Блейку шины?

Ричард приподнял бровь, и Патти рассказала ему всю историю.

— Вот это да! — с восхищением выдохнул он.

— Ужас какой-то, да?

— А Уолтер знает?

— Хм. Хороший вопрос.

— Я так понимаю, ты ему не все рассказываешь.

— Господи, Ричард, да я ему вообще ничего не рассказываю.

— А зря. Может статься, что он знает о тебе гораздо больше, чем ты думаешь.

Она набрала полную грудь воздуха и поинтересовалась, что же такого Уолтер о ней знает.

— Он знает, что ты несчастлива, — сказал Ричард.

— Ну, тут особой проницательности не нужно. Что еще?

— Он знает, что ты винишь его в том, что Джоуи уехал.

— Ах, это, — сказала она. — Это я ему более-менее говорила. Не считается.

— Ладно. Может, ты мне тогда расскажешь? Чего не знает о тебе Уолтер — если не считать, что ты потрошитель шин?

Размышляя над ответом, Патти вдруг ощутила пустоту своей жизни, пустоту своего гнезда и бессмысленность существования — теперь, когда дети разлетелись кто куда. Херес нагнал на нее тоску.

— Спой мне, пока я накрываю на стол. Споешь?

— Не знаю, — сказал Ричард. — Это как-то странно.

— Почему?

— Не знаю. Просто ужасно странно.

— Ты же певец. Ты всю жизнь поешь.