Любой язык — это стройная система, переплетающаяся с другими такими же системами, и если знать слова, то можно отследить историю целых народов: их миграцию, их верования, взаимопроникновение и ассимиляцию. Нужно просто знать, что искать, а Сима знала.

Она совершенно точно помнила, когда начала постигать чужие языки.

Ей было пять лет, родители оставляли ее дома одну, с кучей видеокассет и старым видеомагнитофоном, и она, чтобы не бояться в пустой квартире, все смотрела фильмы со старым переводом. Звучали голоса, что-то происходило на экране, а Сима завороженно смотрела на красивых мужчин и женщин, на их одежду, их квартиры и дома, на ухоженные улицы и какую-то совершенно другую жизнь, которой до этого не встречала. Лица вокруг нее были далеки от совершенства, одежда у людей не отличалась красотой, а те квартиры, что знала Сима, были небольшими, грязными и захламленными, а улицы — засыпаны мусором, грязные тротуары в ямах и плевках. А главное — там, в этих фильмах, люди говорили на каких-то иных языках, и голос за кадром переводил, а Сима запоминала слова, обороты, интонации, звучащие на фоне гнусавого голоса переводчика. Ей была удивительна и жизнь, и то, что она видела на экране, ей казалось, что, если она сможет говорить, как те люди на экране, она станет такой же, как они.

И она запоминала. Потом она поняла, что языки разные, и построила свою систему, по которой запоминала — и оказалось, что в этих языках много общих слов, просто немного по-разному произносящихся. Ей хотелось учить все новые и новые слова, чтобы составлять предложения. Ей это казалось веселой игрой, вот только играла она в нее одна.

И потом, в школе, она поразила учительницу тем, что умела говорить, и когда они начали изучать алфавит, с чего, собственно, и начинается изучение иностранного языка в школе, то лишь Симе эта наука пошла впрок, потому что она уже знала слова, теперь же могла их написать и прочитать. И она читала комиксы, журналы, книги — все, что можно было найти. Ей это было интересно, и она сама не заметила, как переняла от своих героев и манеру вести себя, и манеру одеваться, и бытовые привычки.

Свою комнатку в мансарде, куда ее поселили мать и отчим, она выкрасила в солнечный абрикосовый цвет, а мебель — в белый. Пол покрыла краской цвета топленого молока, ею же обновила дверь и оконную раму. И как-то так получилось, что ее комната стала похожа на комнату тех ребят из школьных комедий, только без плакатов и постеров на стенах, Симе не нравились такие вещи. Мать, когда ей приходилось заглядывать к Симе, отчего-то очень злилась, глядя на это жилище, и Симе казалось, что мать была бы счастливее, если бы она по-прежнему жила в комнате с ободранными грязными обоями, убитыми полами, растрескавшимися рамами и дверью.

Но Симу это не устраивало, как не устраивала ее жизнь в доме, где от нее всего-то и надо было, что ухаживать за бессмысленно глядящим в никуда мальчишкой, который только бесконечно ел, гадил или заполошно кричал, и так сутками. И она в мыслях построила для себя совершенно другую жизнь: в которой не будет ни грязных комнат, ни вони из туалета, ни людей, которые в полный рост используют ее, ничего не давая взамен.

И ей это удалось просто потому, что она не знала, насколько это трудно. Ей никто об этом не сказал, и она считала, что все ее непростые отношения с миром — что-то совершенно обычное.

И сейчас, когда она обросла клиентами, ей нравилось жить так, как она живет, потому что — ну, пусть нет у нее красивых людей рядом, и улицы — не совсем те, что она видела в фильмах, и выпускного с дилеммой насчет платья и лишения девственности у нее тоже не было, зато у нее была ее собственная жизнь, в которой не было места окрику: пойди-ка сюда, Серафима!

И если бы не смерть Сэмми, все было бы прекрасно. Потому что с некоторых пор у нее появилась семья.

И мысль о том, что если бы Сэмми не умер, если бы не ее решение дать отпор наглой и хамовитой старухе, то она бы не познакомилась с Таней, и семьи бы никакой у нее сейчас не было, — эта мысль заставляла ее хмуриться, потому что она теперь уже не знала, смогла бы она, например, оживить Сэмми — ну, если бы вдруг возникла такая возможность — ценой того, что откажется от семьи.

Она всегда так расставляла приоритеты: вот если бы кто-то предложил мне нечто взамен на что-то иное, как бы я поступила, что бы выбрала? Ну, например, волшебник встретился. И всегда знала, что важнее. Но не сейчас.

И она приехала домой, чтобы решить для себя кое-что, решить раз и навсегда.

И, конечно, в почте нашла письмо с предложением новой работы.

Обычно она переводила инструкции, протоколы заседаний, договоры, и теперь в эту книгу она старалась привнести отпечаток ритмомелодики, которую задал тексту автор, что придало роману совершенно особое звучание. И Сима знала, как часто эта авторская ритмомелодика при переводе просто теряется, но, однажды ухватив ее, Сима уже не отпускала. Это будет роман, который создал автор — просто на другом языке, но текст тот же.

Сима любила свою работу, потому что всегда знала: вначале было Слово, и этим Словом боги поделились с людьми, разделили его с людьми, и Слово стало оружием, и благословением, и проклятием. И не каждому человеку оно было даровано, а вот ей, Симе, — в полной мере, потому что она, изучая другие языки, соприкасалась не просто с другой культурой, а с мыслями людей, отстоявших от нее в пространстве и времени. И по тому, как развивался язык, можно было понять, что было важно для этих людей в тот или иной период времени. Люди уже умерли, войны отгремели, любовь и ненависть угасли, и горе замолчало, а слова в их языке все еще звучат эхом ушедших жизней. И Сима слышит это драгоценное эхо.

Она читала роман, живо представляя, кого бы из известных актеров поставила на ту или иную роль в случае экранизации. Она всегда так делала, когда читала художественные книги, ее живое воображение тут же превращало текст в фильм, и со временем она иногда даже не могла вспомнить, читала ли книгу или смотрела экранизацию.

Срок был кратким, сумма гонорара значительной, и Сима торопилась. Отчего-то в ее жизни стало происходить нечто такое, что отнимает слишком много ее времени и эмоций, и она пока не решила, хорошо это или плохо.

А еще работа занимала ее всю, и она могла хоть недолго не думать о Реутове.

Ей все в нем нравилось: и то, как он внимательно умеет слушать, и тогда его зеленые глаза, обрамленные густыми ресницами, темнеют. Ей нравилась его улыбка — красиво очерченный рот, ровные крупные зубы без изъяна, темные брови прямыми стрелами вразлет на совсем не смуглом лице. Ей нравились его немного глуховатый голос и спокойная манера говорить. И понимание того, что этот мужчина никогда не достанется ей, наполняло ее болью.

Но когда она работала, то могла не думать об этом. Она переносилась в мир, созданный словами. И этот мир был такой же осязаемый, настоящий, как и комната, в которой она сидит. Сима представляла себе писателей создателями новых миров: вот была пустота, и потом в ней возникают города, улицы, дома, которые постепенно наполняются жизнью. В абсолютной пустоте шаг за шагом возникает мир, в который может войти каждый, кто умеет читать, и вместе с людьми, его населяющими, смеяться, и горевать, и ненавидеть, и сострадать, и любить, а самое главное — этот мир, единожды возникнув, уже никуда не исчезнет, он будет жить в голове всякого, кто в него вошел. И Сима чувствует себя ключом к новому миру, который с ее помощью откроют для себя тысячи читателей. И, возможно, всю Землю просто написал какой-то писатель и продолжает писать новые тома бесконечного сериала, добавляя интриги и красок.