до сотника, сиречь «сыны боярские», сами являющиеся дворянами, вот токмо свой статус детям передать не могут — но у тех есть возможность его выслужить, как и родитель их делал.

Потом еще четыре ранга идут, выше по положению, «жильцами» прозванные — от майора до бригадира. Служи установленный срок, поместье получишь вместо пенсиона, и сыновья твои уже «сынами боярскими» по рождению своему будут. Но чтобы поместье за собой сохранить, опять же отслужить должны пятнадцать лет.

Но стоит добраться до высших четырех ступенек, что идут от генерал-майора до фельдмаршала, как все — в столбовые книги записывают со всем нисходящим потомством, и во дворянстве навеки прописываются. Но опять же — вотчина только за службу даваться будет, а не хочешь «лямку» тянуть, то у сына она отпишется, а внук рискует вообще без средств к существованию остаться, и в статусе шибко потеряет.

И так будет вовеки — красной строкой прописано большими буквицами — дворянство служить обязано!

А ведь есть еще четыре ранга в самом низу, что «внетабельными чинами» названы — солдат, капрал, сержант и подпрапорщик — последние кандидатами на офицерские чины именуются. Отслужившие по семь лет в армии и флоте становятся «почетными подданными», а таковых нельзя пороть, бить батогами и в колодки забивать, если нет «злодейства на государя али измены». И жить и трудится позволено, где и как захотят, а их жены, ежели в «крепости» у помещика находятся — от оной освобождаются. Да и земля наделом дается и пока в запасе войсковом находятся, то от подушной подати и земских сборов полное освобождение имеют.

Такой же статус по жизни приобретают учителя со священниками, кои важными для блага державы людьми именуются, и об их трудах попечение должно быть. Но вот льгот таких, как служивые, не имеют — хотя от подушной подати облегчение им выходит пожизненное, но отработать должны до старости, пока сил не станет — но надел земли для обеспечения получать, да и само общество содержать их обязано.

«Почетными подданными» записываются и купечество с заводчиками, и посадские люди с лавками и торговлишкой, все, кто не подушной податью обложен, а подати платят сообразно доходам. А еще те, кто образование получит, грамоте и цифири разуметь может хорошо, да бумагу получит соответствующую о знаниях проявленных, тоже в «почетную» категорию переводятся, со льготами соответствующими.

В статских чинах такие же условия для продвижения по службе, но вот сроки в полтора раза дольше — но ведь им и не приходится рисковать жизнью на поле боя, и тягот таких как служивые не несут…

— Плохо, мин херц! Побили фуражиров поручика Ожегова без всякой жалости под Торопцом. И в других местах нападают, в числе большом из лесов выходят, лютуют!

— Команды отправляй, деревни жги, где сии вылазки происходят. С мужиками строгости нужны, чтоб другим неповадно было воле моей перечить! Огнем скверну выжигать нужно! У смердов колья и вилы — отправляй воинские части, Данилыч, по местам и пусть порядок наводят!

— Если бы одно мужичье было, государь! Ромодановский, собака худая, по указу Алешки драгун шлет в места разные, до полуроты в командах сих. Они манифестами воровскими крестьян на бунт и поднимают. На полки мои нападают, служивых на бунт подбивают, и не без пользы для воровства. А также усадьбы жгут тех помещиков, что тебе, великий государь, верны остались. У дворянства кругом голова пошла от забав сих — сами друг супротив друга сцепились, словно ляхи какие!

Петр заскрипел от ярости зубами, пальцы разорвали манифест в клочки. Всего две губернии остались за ним в полной верности — Ингерманландская и Рижская, и то там выступления проходят, особенно в ливонских дистриктах — там жители прихода шведов ожидали.

Петька Толстой, падаль, непонятно куда удрал и спрятался, вместе с детьми Алешки — теперь ловят этого бегуна везде, бумаги с описанием примет разосланы. Видимо, в заговоре состоял тоже, а он его на пост главы Тайной канцелярии поставил. Глаза «замазал» верной службой ему, «сестрицы» Соньки выкормыш, подсыл, вор и изменник!

В остальных губерниях непонятно что происходит — Московская и Нижегородская точно за царевича — там власть его прочная. В Архангелогородской губернатор спрятался али убили его — воеводы уездный друг с другом воевать принялись. А помощь верным ему начальникам отослать трудно, все силы под Тверь стянуты.

Казанская и Астраханская губернии, судя по слухам, сторону царевича принимают, инородцы стекаться принялись — как степи с дорогами просохнут, то полки нагрянут в силе тяжкой. Про Сибирь говорить не приходится — до Урала известия о бунте еще вряд ли дошли.

А вот Киевская и Азовская губернии к бунту примкнуть могут, зело много там недовольных, Петр это хорошо знал. И о том, как поведут себя казаки, хоть малоросские, али донские, сомнений не имелось — те еще тати, усмиренные, но злобу затаившие.

— Каковы наши силы, Данилыч?!

— Стянуто девять драгунских полков, еще четыре на подходе. Да семь пехотных, и с ними гренадерский и пять гарнизонных полков, с гвардией. Но половина под рукой только, остальные идут ночами и днями, благо снег еще не сходит. Но торопиться надо — тепло подступает!

— Отправь приказ полковникам строгий — пусть поспешают, а то проволочки за измену считать буду! Все — время терять нельзя — идем на Москву! И объяви войскам — город считать неприятельским — дам три дня на поток и разграбление! Поспешать нужно — иначе бунт повсеместным станет!

Глава 3

Алексею было до жути страшно, он полностью осознавал, что сейчас в России началась самая натуральная гражданская война, грянула во всей красе «вторая Смута».

Большая часть столбового дворянства, особенно родовитого московского, приняла его сторону практически без колебаний. Как и церковь, за исключением всего одной губернии, где бунты удалось подавить в зародыше, так как Санкт-Петербург с окрестностями был наводнен верными «папеньке» войсками. А в Рижской губернии, понятное дело, батюшки только полковыми были, а чухонцам да местным немцам наплевать, по большому счету, как русские сами с собой разодрались. О том ему бывший губернатор рассказал, князь Петр Алексеевич Голицын, которому под начало седьмого десятка возраст накатывал. А сменил его князь Аникита Репнин — а этот любых посланцев из Москвы арестовать прикажет и на дыбу подвесит…

— Государь, не думаю, что нам следует принимать генеральную баталию, мы уступаем в силах… самозванцу, — последнее слово далось Борису Петровичу с видимым трудом — царя Петра после успеха московского восстания именовали именно так.

— Нам следует избрать оборонительные