На Западе уже св. Августин отличался особой любовью к логическому сцеплению истин, и подражание ему в результате привело европейцев к личной отделенности от общественного co-знания: у них не сознание, а сознательность (там же: 188, 192).

«Сперва схоластическая философия внутри веры, потом реформация в вере и, наконец, философия вне веры. Первые рационалисты были схоластики; их потомство называется гегельянцами» (Киреевский 1911: I, 230).

«Кажется, – первый заметил Киреевский, – ум западного человека имеет особое сходство с Аристотелем» (там же: 233),

т.е. по определению номиналистичен.

Так возникает расхождение между Западом и Востоком: номинализм – и реализм,

«раздвоение – и цельность, рассудочность – и разумность» (там же: 218).

По этой причине

«отделенное от других познавательных сил, логическое мышление составляет естественный характер ума, отпадшего от своей цельности» (там же: 276),

поскольку

«отвлеченное мышление имеет дело только с границами и отношениями понятий. Законы разума и вещества, которые составляют его содержание, сами по себе не имеют (в этой умственной среде. – В.К.) существенности, но являются только совокупностью отношений. Ибо существенного в мире есть только разумносвободная личность» (там же: 274).

В проницательных замечаниях о характере западноевропейского мышления И.В. Киреевский как бы предвосхищает дальнейшее развитие ментальности в европейских странах. Неустойчивый в своих проявлениях номинализм, опираясь на понятие, неизбежно перерастает в концептуализм, который уже полностью снимает проблему смысла и значения (отношения понятия-идеи к знаку и к вещи), заменяя ее проблемой отношения, «совокупности отношений», в точке пересечения которых и конструируется человеческая личность.

Для нас особенно важны высказывания Киреевского о слове как знаке языка:

«Слово должно быть не ящик, в который заключается мысль, но проводник, который передает его другим; не подвал, куда складываются сокровища ума и знания, но дверь, через которую они выносятся. И странный закон этих сокровищ: чем более их выносится наружу, тем более их остается в хранилище. Дающая рука не оскудеет <…> Слово как прозрачное тело духа должно соответствовать всем его движениям. Потому оно беспрестанно должно менять свою краску, сообразно беспрестанно изменяющемуся сцеплению и разрешению мыслей. В его переливчатом смысле должно трепетать и отзываться каждое дыхание ума. Оно должно дышать свободою внутренней жизни <…> Однако же, изменяясь в оттенках своих, оно не должно переиначиваться в внутреннем составе…» (там же: 273 – 274).

Так Киреевский полностью переходит на позиции символа как основной содержательной формы концептума.

«Давно пришло время поставить символ рядом с понятием, справедливо утверждает современный философ. – Символ – не план выражения только, но и план содержания „мир“. Высшие (да и любые) смыслы, духовные искания, хождение по мукам самосознания и самовыражения – не концептуальны, а символичны… Мир становится неподвижным, но зато он высвечивается» (Марков 1994: 112 и 10).

«Концептуальны» – понятийны; было бы хорошо не смешивать понятие и концепт, подобно тому, как на Западе не смешивают рассудок и разум.

4. Современные интерпретации

Глубоко понимает славянофильскую философию Ф.И. Гиренок; вводя понятие «дословность» как точное соответствие первоисточнику, иногда он даже говорит от имени своих персонажей.

Поскольку автор выстраивает последовательность вхождения в слово от идеи и вещи, следует видеть в нем неореалиста. Чаадаев показал «ненужность ума», Хомяков шел не к словам, а к источнику слов (Гиренок 1998: 288), Иван Киреевский утверждал идею дословности, понимаемой как единство идеи и слова в отличие от самого слова, которое равно вещи (там же: 108). Всё это прямая реконструкция, потому что и производящей основы термина – дословный – в русском языке не было до конца XIX века, а сам термин «дословность» – изобретение наших дней, когда приникать к первоисточникам считается дурным тоном. Однако «гениальная фраза Киреевского»

«Никакая мысль не может считаться зрелой, если она не развилась до невыразимости в слове» (Киреевский 1911: I, 67)

– корень русского философствования. Всё чаще философы приходят к выводу:

«всё более и более привлекает убедительная осмысленность молчания» (Тульчинский 1996: 7)

– момента преображения концепта.

«Невыразимость мысли накладывает запрет на рациональность» (Гиренок 1998: 92),

поскольку выход из дословности приводит к шизофрении дуального мышления – рацио и логос совместно. Плачевное состояние современной философии определяется тем, что разные люди профессиональной контрабандой «потихоньку протаскивали из Европы в Россию идеи, вещи, слова» (там же) – создавая несогласованное их единство, исключительно утоляя личный интерес. Поскольку «сущности не умирают», а «истина связана со словом», то мы, русские, «скупы на слова» (там же: 152). «Немая речь» молчания – адекватный ответ на внешнюю агрессию:

«говорить о нераскрываемом словами – значит молчать. Слово молчания выступает прежде всего как Тело дословности» (там же: 229).

Благодаря такой привычке к исихастскому молчанию «в каждый момент мы можем отказаться от понятия, ускользнуть от него» (там же: 383).

«В дословном мире, как на иконе, много фокусов. Много центров. Его децентрировать нельзя, потому что в каждом центре символ» (там же: 220).

Русской философии присуща обратная перспектива сознания с выпуклым выделением каждой сущности, явленной в символе. То, что в дословном до слова, и то, что после слова, есть подлинность «на границе внутреннего и внешнего» (там же: 221).

«Сознание закидывает мир словами»,

но в России

«слово не называет и не обозначает, оно призывает и обращает» (там же: 371).

«Дословное» я понимаю как концептуальную глубину, еще не раскрытую или намеренно скрываемую, ибо «дословность» – идентифицирующий признак национального. Моменты выхода из концепта и возвращения в него Ф.И. Гиренок описывает как

«трансцендентный поворот в опыте прыжка, то есть прыжок в никуда, в то, что не имеет ни смысла, ни закона» (там же: 281).

В. Холодный развивает понятие «соборность», выдвинутое Хомяковым. Автор понимает соборность как «человечный вариант Трансцендентного», т.е. человеческий вариант Субстанции (Бытие-в-себе) (Холодный 2004: 6), проявляющийся в воспроизводстве и интеграции архетипических ценностей – с таким же упором на ментальную составляющую национального подсознательного. Соборность – это единство во множестве; понимаемое таким образом, становится ясным происхождение термина: он основан на четко различающемся в русском языке расхождении между расчлененным множеством (собственно множественного числа) и собирательным множеством (ср. формы типа волосы, волоса и волосья). Соборность – собирательная множественность (волоса) при выражении индивидуалистской множественности (волосы) и множественности коллективистской (волосья).

Из мыслей, представленных в книге, обратим