class="p1">Если им это нравилось, и не беспокоило их, тогда уже Феникс уделял им долю своего внимания.

Когда я вышел из тени, то увидел, что мое раскрашенное лицо напугало их, и это доставило мне огромное удовольствие. Глаза Ивана были настороженными. Двое других по-прежнему держались вызывающе. Но мне было наплевать.

Медленно я обошел комнату, зажигая свечи на полу. Вонь от их экскрементов была уже очень резкой. Влажный пол говорил о том, что их уже по крайней мере один раз поливали из шланга, и все стекало в сток в центре помещения.

Остановившись перед ними, я установил алтарь. Первым делом достал из рюкзака серебряную чашу и маленький острый клинок в ножнах. Затем на алтарь были положены остальные предметы, и я расставил все так, как мне было нужно. Вытащив из кобуры на боку свой пистолет, я также положил его на стол. Зажег особые свечи для алтаря. И, наконец, вынул богато украшенные ножны. Хирургически острое лезвие выскользнуло с металлическим звоном.

― Что это еще за урод? ― Калашник сплюнул. ― Думаешь, напугаешь нас этой хэллоуинской херней?

Я позволил легкой улыбке тронуть мои губы, хотя в остальном игнорировал их. Он держался дерзко, но я видел блеск пота над его верхней губой и бровями. Кровь из огнестрельной раны подсохла на нем, и рана по большей части затянулась.

Знал, что это было делом рук Ангела, и мои глаза обратились к нему с благодарностью.

Неся в руках чашу, я остановился перед Иваном первым. Калашник будет последним, чтобы у него хватило времени оценить грядущее. Все мои братья ожидали в тени.

Лезвие резало его кожу как масло, пока он кричал: «Вы все умрете! Гребаные байкерские выродки!».

Затем он разразился тирадой на русском языке, которую я не понимал, да и не особо интересовался смыслом. Попытавшись отстраниться, он внезапно замер. Впрочем, далеко бы он все равно не ушел.

Де Лука хотел лишь уничтожить его. Но за попытку убить Киру он будет не просто уничтожен. Он умрет.

― Ты, должно быть, еще тупее, чем твой вид в этой детской раскраске, ― усмехнулся Калашник.

Я снова не удостоил его ни взглядом, ни ответом.

Анатолий сохранял неподвижность и молчание. В целом, не имело значения, была ли это уловка или он действительно был настолько хладнокровен и уравновешен, словно все это его не трогало.

Не обращая внимания на вопли Ивана, я продолжал вырезать соответствующие символы на его груди. Кровь, вытекающая из порезов, собиралась в серебряную чашу.

Единственный раз я обратился к нему, когда он попытался плюнуть в меня. Тогда я водил ножом под его подбородком, пока острие не пронзило нежную плоть за костью.

Говоря шепотом, я сказал ему: ― Еще раз плюнешь в меня, и я вырежу твой язык и отрежу твой маленький член, а потом засуну их оба тебе в глотку. Когда я закончу, то сошью твои губы вместе. Усек?

Он ничего не ответил, и я еще глубже вогнал нож, заставив его задохнуться. Он не кричал, потому что это, скорее всего, привело бы к тому, что нож оказался бы у него во рту, и он знал это.

Наконец, он ответил, едва заметно двигая челюстью: «Да!».

― Молодец, ― ответил я ровным тоном.

Закончив с ним, я перешел к Анатолию.

Как только нож пронзил его плоть, зверь во мне зарычал. Это было возмездие за детство Киры, которое он помог разрушить. Каждый порез, каждая капля багровой крови, каждый хрип, который она вырывала из его почерневшей души, питали моего зверя.

Когда я закончил с ним, он все еще молчал, но зеленоватый оттенок его лица свидетельствовал о том, что я все же подействовал на него. Пот, смешивающийся с кровью, говорил о том, что он не совсем бесчувственный. А я-то всерьез подумывал о том, чтобы вонзить свой клинок ему в глаз.

Калашник все это время злобствовал и угрожал. Ему очень не понравилось, что я обидел его маленького мальчика.

«Как же неприятно, бл*ть».

Когда я развернулся к нему, мне пришлось сдерживать себя. Дрожь пробежала по мне, когда демон внутри меня задрожал и забился. Запах их крови, отчаянная потребность покончить с их жизнью, все чувства, которые сопутствовали этому ― я знал, что это часть меня, которую я презирал. Мое наследие от демона, который называл себя моим отцом.

Стиснув зубы, я глубоко задышал, пытаясь взять себя в руки. За то, что он сделал со своей собственной дочерью, я хотел разрезать его член на миллион кусочков. Я пристально смотрел ему в глаза, периферийным зрением следя за тем, как оставляю на нем метки, которые мог бы нанести и с закрытыми глазами.

Затем потребовал.

― Рассказывай, на какой хрен ты вел дела с «Кровавыми скорпионами».

― Пошел. Ты. На х*й, ― прохрипел он.

К тому времени он весь промок от пота, и его кожа была липкой. Хотя я и не ожидал, что он ответит мне, попробовать стоило. Это не имело значения. Ведь мы так или иначе все равно узнаем все, что нам нужно.

― Ты ведь понимаешь, что умрешь, не так ли? ― спросил я нарочито равнодушным тоном.

Мои глаза сузились, пока я изучал его, пытаясь понять, что заставляет его нервничать. С каждой нанесенной меткой я молился о том, чтобы выудить из него хоть что-то. Образ, воспоминание о его делах с Кровавыми Скорпионами ― что угодно.

Только вот ничего не всплывало.

Чем больше времени я тратил на их подготовку к смерти, тем больше мне хотелось освободить их и разорвать на части.

Вместо этого я глубоко вдохнул и успокоил своего разъяренного зверя.

Когда метки были нанесены, я нараспев произнес заклинание и кончиком ножа смешал темную кровь в чаше. Ритуалы, которым научила меня бабушка, были не для слабонервных. Также, о них не было принято говорить открыто. Большинство современных последователей вуду и худу ничего не знали о ритуалах, которые были частью наследия моей семьи.

Кончики моих пальцев погрузились в еще теплую жидкость, и я пометил каждого из них, пока они пытались сопротивляться. Это было бесполезно, и все, что им удалось сделать, это вымотать себя.

Мои глаза встретились с глазами Сквиррела, и я понял, что он догадался, зачем я спросил Калашника о том, знает ли он, что умирает. Ему незачем было отвечать, потому что он понимал, что уже труп. А вот его сын был его слабостью.

― Когда мои люди найдут вас, вам