На воздушных снимках мыса видны концентрические круги и часовня. Сегодня днем постепенно темнеющее небо отражается в разных водных поверхностях: и в озере, покрытом рябью из-за ветра, и в море с его бурлящим прибоем. Надо мной пролетает небольшой самолет, возвращающийся на Мейнленд; слышу гул пропеллеров. Спокойствие и красота этого места умиротворяют меня.

Святая Тредвалл, также известная как Тридуана, была «святой девой», или попросту монахиней. Ее расположения добивался пиктский король Нехтон, восхищавшийся ее красивыми глазами. В ответ Тридуана вырвала себе глаза, насадила их на иглу и отправила ему. Я читала разные версии этой истории: согласно некоторым из них, король пытался изнасиловать Тридуану, и она просто защищалась, а по другим сведениям, так она выразила свою любовь.

История Тредвалл очень загадочна. Возможно, она была языческой богиней, и ее историю потом переписали, превратив ее в святую. Папей ассоциируется с ней: считается, что тут она и похоронена; есть даже версия, что она жила в одиночестве в той самой часовне на озере. Однако более вероятным представляется, что ее кости или останки, предположительно принадлежащие ей, привезли сюда уже много времени спустя после ее смерти – если она вообще существовала.

На севере Шотландии можно найти колодцы и другие места, посвященные Тридуане. Она изображена на одном из витражей в соборе Святого Магнуса, безмятежная и окруженная ореолом. Увы, она не смогла бы полюбоваться игрой света в этом витраже.

К двенадцатому веку часовня стала местом паломничества, особенно часто сюда отправлялись слепые или люди с глазными заболеваниями. В надежде излечиться на Папей съезжались пилигримы со всего Оркнейского архипелага и не только. В «Саге об оркнейцах» есть отрывок о епископе Йоне, которого в 1201 году схватил и пытал ярл Харальд Маддадссон: «…ему вырезали язык и проткнули ножом глаза», а потом «святая Тредвалл забрала его к себе», и там «к нему вернулись и дар речи, и зрение».

Пятьсот лет спустя, в 1700 году, верующие всё еще приезжали сюда. Вот как описывает пресвитерианский священник Джон Брэнд паломничество, которое совершали «суеверные люди»: «Те, кто мог ходить, делали как можно больше кругов вокруг озера, прежде чем зайти в воду, потому что верили, что так лечение будет более действенным, и при этом не произносили ни слова, считая, что это навредит лечению». Говорят, пилигримы три раза обходили озеро, а затем омывали глаза его целебными водами.

Именно из-за отвращения к религии, особенно к церкви моей матери, я и не хотела начинать программу «Двенадцать шагов». Я избегаю разговоров и даже мыслей о Боге и вере: от этого у меня усиливается сердцебиение и я начинаю злиться. Анонимные Алкоголики утверждают, что такое «возмущение» часто приводит к алкоголизму. Не желая отказываться от своего холодного, рационального разума, я всё же хочу оставаться трезвой, так что мне придется, как и говорили в лечебном центре, столкнуться с этими чувствами.

Когда-то я верила. Мы с братом с раннего детства ходили в церковь с мамой. Это была не традиционная Церковь Шотландии, рассеянная по всем островам и постепенно теряющая популярность, за исключением дней свадеб и похорон. Это была не просто вера, а образ жизни.

Оркнейское Христианское Братство проводило встречи в школах и общественных центрах. Вместо гимнов на встречах распевали прославляющие Бога поп-песни под гитару, «братья» поднимали руки в воздух и кричали: «Аллилуйя». Я ходила на выступления проповедников харизматического движения и театральные постановки о спасении души, слушала все эти выражения вроде «заново рожденный», «Святой Дух», «спастись» и «свидетельствование».

Меня учили, что церковь – это люди, а не здание. Что надо попросить Иисуса войти в твое сердце. Что ад и дьявол реальны. Когда мне было двенадцать, я посетила как-то на выходных курс «Уроки любви», где мне рассказали, что гомосексуальность и мастурбация – это зло. В состоянии религиозного экстаза я говорила на неведомых языках. Когда мне было тринадцать и я мучилась головными болями, причину которых не могли найти врачи, мама отправила меня на юг, на конференцию американского проповедника-евангелиста. Там я увидела, как больные и страдающие верующие выстраивались в очередь, чтобы он прикоснулся к их лбу, а затем падали на пол, «сраженные Духом».

Новичками в этой церкви часто были люди, которые, как мама, тоже переехали на Оркни и тяжело переживали адаптацию. Лидеры не преследовали каких-то злых намерений, но они подчиняли своей воле, навязывали другим свои взгляды и стиль веры.

Лет в четырнадцать я начала слушать, что говорят другие люди, включая отца. У меня появились значимые люди вне церкви. В подростковые годы я балансировала между религией и рок-н-роллом, между современными американскими переводами Библии, мертвыми поэтами и музыкальными журналами. В детстве на меня влияли и свобода жизни на ферме, и церковная дисциплина.

Я перестала ходить в церковь, перестала верить. Я кричала маме, что никогда не буду такой дочерью, какая ей нужна: никогда не последую за Иисусом и попаду в ад. Потом я часто заносчиво и зло сравнивала мамины визиты в церковь утром воскресенья и свои клубные тусовки субботними ночами: то же пение, те же поднятые руки, тот же уход в другую реальность. «Но, – говорила я, ехидно улыбаясь, – я-то по крайней мере знаю, что заблуждаюсь».

Примкнув к церкви, сложно вернуться к обычной жизни. Такая сильная религиозность отдаляет верующего от других людей: друзей и семьи.

⁂

Третий шаг предполагает, что мы «приняли решение препоручить нашу волю и нашу жизнь Богу, как мы Его понимали». Я совсем не хочу отказываться от контроля над своей жизнью и думаю, что никто на это не способен: ведь принимать решения должны мы сами. Но Ди просит меня интерпретировать глагол «препоручить» просто как возможность посмотреть на вещи под другим углом. Можно воспринимать религиозный аспект Анонимных Алкоголиков как попытку перенять другой образ мышления, чтобы вылечиться. Зависимым надо учиться усмирять свое эго – интеллект, который, по сути, и довел нас до этого состояния. Кажется, до сих пор, когда я полагалась на свой мыслительный процесс, ничего дельного не выходило, так почему бы не попробовать вести себя по-другому?

На самом деле программа не такая уж мистическая. Во многом она напоминает когнитивно-бихевиоральную терапию: советует отлавливать опасные паттерны мышления и поведения и пытаться менять их и предлагает сделать паузу и подумать о последствиях, прежде чем начать что-то делать.

Я борюсь со своими мыслями. Во мне как будто уживаются две личности: та, что привела меня в реабилитационный центр и на встречи Анонимных Алкоголиков и не пила уже двадцать два месяца и двадцать дней, и та, что мечтает о бутылке вина. Несмотря на все мои усилия, кажется, что именно вторая личность – настоящая я. Но я не хочу давать ей волю. Меня раздирает внутренняя борьба.

Со зрением у меня всё в порядке, а веры во мне мало, но сегодня я решаю попробовать что-то новое и повторяю ритуал пилигримов – хожу вокруг озера против часовой стрелки. Если верить GPS-трекеру на телефоне, я прошла около пяти километров, что заняло у меня семьдесят восемь минут. Я пролезаю под электрическими ограждениями, перебираюсь через колючую проволоку, с трудом удерживаю равновесие на каменных оградах. Почва болотистая, с кочками дерна; под моими резиновыми сапогами хлюпает вода. Примерно на полпути начинается дождь, мне в лицо бьют порывы ветра с моря. Я думаю о том, каково было больным людям, полуслепым женщинам в многослойных юбках, молча обходить озеро трижды.