— Я последую вашему совету, батюшка… Я посещу поместье нашего любимого князя Вяземского…

Священник улыбнулся той загадочной улыбкой, которая пугала меня, глаза его сияли, словно искры удовлетворения зажгли его душу; он положил левую руку мне на плечо и, осенив крестным знамением мою голову правой рукой, как принято у православных, прошептал только:

— О, я знал! Да благословит тебя Господь, брат! Я уверен, что ты не пожалеешь. Я дам тебе пажа. Иди с миром…

Когда я уходил, жаворонки пели в парке, и мотыги обитателей блестели в бледном солнечном свете, движимые неустанным трудом. Мы только что слушали полуденные песнопения, и я всё ещё чувствовал, как в чувствительности моей души отзываются звуки мелодии, которую эхо повторяло повсюду, мелодии suggestive и печальной, которую попы пели той Казанской Богородице, почитаемой душой всех русских, и чей материнский облик, казалось, созерцал с лёгкой улыбкой мягкость этого убежища мира, воздвигнутого под её покровительством.

— Батюшка, вы найдёте там внутри, в кладовой и погребах, всё необходимое для вашего пребывания. Дважды в месяц кладовая пополняется здесь, когда есть гости… — сказал мне молодой послушник монастыря, который провожал меня, оставляя у главных ворот поместья, чтобы вернуться до наступления ночи.

IV

После отъезда проводника, который даже не соизволил спешиться с коня, когда я слезал с седла и доставал свою сумку с одеждой и необходимыми вещами, с внутренней стороны ворот появился один из тех молчаливых и застенчивых типов, которых я привык видеть с мотыгой в монастырском парке. Он смиренно поприветствовал меня, называя батюшкой и прося благословения, затем прошёл через ворота, взял мой багаж и пригласил войти с ним, заверив, что о лошади можно не беспокоиться — о ней должным образом позаботятся. Оставив мой небольшой багаж в вестибюле, он сказал:

— Вы сами выберете комнату для проживания. Я не могу войти в основную часть дома, чтобы проводить вас. Я не захожу дальше кухни и столовой. Этот дом — святыня.

Было около трёх часов дня. День стоял ясный, воздух был прозрачным, а небо — голубым, хотя на горизонте собирались тяжёлые тучи, предвещая ночной ливень. Некое чувство таинственности и страха удержало меня от немедленного входа в дом, и я сказал себе:

— Сначала осмотрим сад. Посмотрим на эти розы, которые, как всегда говорили, Князь выращивал собственными руками. Обойдём парк, чтобы для начала освоиться со всем снаружи.

С этими мыслями я приободрился и отправился бродить по аллеям огромного сада. Это был, можно сказать, парк-сад, поскольку здесь были не только аллеи яблонь и слив, но и шпалеры роз, заросли бегоний и живые изгороди из рододендронов; можно было любоваться не только рядами сосен и тополей, но и гвоздиками и нарциссами; созерцать не только кроны лип, но и вдыхать тонкий аромат фиалок и лилий, в то время как вьющиеся кустарники обвивали мраморные колонны галерей, придавая жилищу некую поэтическую атмосферу, словно увиденную в счастливых снах.

В определённой части парка протекал небольшой ручей, сейчас полноводный от таяния снега на близлежащем холме; то тут, то там на садовых дорожках блестели на солнце кристально чистые лужицы и маленькие потоки талой воды, стекающей с деревьев и возвышенностей местности, а также с крыши дома, очень неровной, демонстрирующей причудливые купола с их круглыми сводами и острыми шпилями в ярко выраженном азиатском стиле.

Тревожная, почти пугающая тишина окружала пустынную местность. Примерно в двух верстах находилась небольшая деревня мужиков, одна из тех, что я созерцал с высоты монастырской башни, но совершенно невидимая из усадьбы, где я находился. Я чувствовал, будто проникаю в мир, отличный от того, в котором жил до сих пор, мир, который переносил меня в какую-то иную часть вселенной, а не на Землю, и что я единственное живое существо, обитающее здесь. Ощущение забвения и заброшенности окутывало меня, располагая к тонкому состоянию гармонии с природой, до такой степени, что я бы поклялся, что даже понимаю разумные вибрации окружающих меня растений, шелест деревьев и журчание нежных потоков, и казалось, что даже волнение тех семян, прорастающих в недрах земли, шёпот порхающих в воздухе бабочек и шум сока, текущего по стеблям этих нежных растений и стволам сосен, были близки моему пониманию, всё отождествлялось с моей душой, словно мы все вибрировали на одной психической частоте притяжения и передачи.

И так, когда день клонился к вечеру, когда тени холма окрашивали местность в цвета сладкой меланхолии, я решился войти внутрь дома, погружённого в одиночество.

"Это было легкое и манящее пространство в восточном стиле, настоящее святилище искусства, красоты и тайны, хотя характерные черты русского домашнего быта также выделялись в общем ансамбле. Из вестибюля я прошел в устланную коврами гостиную, где над печью возвышался масляный портрет князя Вяземского в молодости, а оттуда — в округлую столовую, окруженную окнами и жалюзи, где на столе меня ожидали изысканные и скромные яства. Чувствуя голод, я отведал несколько печений, засахаренных фруктов, яблочного варенья, сыра и меда с молоком, оставив намерение обойти весь дом, поскольку сумерки уже окутывали его помещения своей таинственностью. Я поднялся на первый этаж по извилистой лестнице и расположился в просторной, хорошо обставленной комнате — первой открытой, которую обнаружил, с окнами на восток. Там был камин и удобные кресла, помимо кровати из черного дуба с инкрустациями из позолоченной бронзы. Никакие неприятные ощущения меня не тревожили. Однако время от времени в моем сознании возникала уверенность, что я не один, что крылатые сущности окружают меня, вселяя в мою душу то сладостное спокойствие, которое расслабляло мои нервы, успокаивая их, смягчая их возбуждение таинственными вибрационными бальзамами, существование которых за пределами материального мира я тогда даже не мог себе представить.

Но человек, несомненно, впечатлителен, особенно когда чувствует себя окруженным обстоятельствами, которые в своем дилетантском невежестве считает таинственными. Легкая дрожь время от времени пробегала по моему телу, спускаясь вдоль позвоночника. Несколько встревоженный, я решил не покидать выбранную для ночлега комнату, закрылся в ней, зажег самовар, найденный на печи, намереваясь приготовить чай, чьи листья также находились там, хранясь в затейливой фарфоровой шкатулке; зажег шестисвечный канделябр и, так обильно освещенный, достал из своего свертка том Нового Завета, привезенный из монастыря, намереваясь читать его, чтобы успокоить тревожное чувство страха, охватившее меня при мысли о том, что я совершенно один в большом особняке, окруженном легендами и домыслами.

"Иисус Христос составит мне компанию в этом одиночестве, где неведомые силы природы, кажется, навязывают себя человеческому разуму…" — подумал