я растроганно и убежденно в той особой ситуации. К тому же дождь, сначала сильный и шумный, потом легкий и шелестящий, падающий каплями на садовую почву и кроны деревьев, еще больше понизил температуру. Я закрыл окна с решетками в восточном стиле, растопил печь и принялся читать при свете канделябра, который поставил на столик рядом с собой. Открыв наугад страницы Нового Завета, я сразу же нашел эти стихи от Матфея, 11:25: "В то время, продолжая речь, Иисус сказал: славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам".

Я читал и перечитывал сколько мог, пытаясь усвоить учение, которое в действительности было тонким и ускользало от моего понимания человека, никогда не жившего духовной жизнью, всегда поглощенного мирскими делами. И думал, перечитывая:

"Несомненно, позже я лучше пойму содержащееся здесь учение. Будем настойчивы в изучении".

Я продвинулся дальше и нашел новый урок, который глубоко меня взволновал, поскольку я никогда не позволял себе труда внимательно изучать страницы этой очаровательной книги, и теперь, читая этот новый отрывок, я подумал о вероломстве моей жены и увидел описанную сцену, разворачивающуюся перед моими глазами, словно я сам при ней присутствовал (Иоанн, 8:3-11):"

Часть 1:

"Тогда книжники и фарисеи привели к нему женщину, уличенную в прелюбодеянии, и поставили ее посреди площади. И сказали Ему: Учитель, эта женщина только что была поймана в прелюбодеянии. По закону Моисея таких следует побивать камнями. Что скажешь Ты? — Говорили это иудеи, искушая Его, чтобы найти повод обвинить Его. Но Иисус, наклонившись, начал писать пальцем на земле. Когда же они продолжали спрашивать Его, Он выпрямился и сказал им: Кто из вас без греха, пусть первый бросит в нее камень. И, снова наклонившись, писал на земле. Они же, услышав это, стали уходить один за другим, начиная с старших; и остались только Иисус и женщина, стоящая посреди. Тогда Иисус, поднявшись, сказал ей:

— Женщина, где твои обвинители? Никто не осудил тебя?

Она ответила:

— Никто, Господи.

Тогда Иисус сказал:

— И Я не осуждаю тебя. Иди и впредь не греши."

Часть 2:

"В ту ночь я спал спокойно, а на следующее утро проснулся отдохнувшим и бодрым, как давно себя не чувствовал. На второй день я обошел весь дом, осмотрел его роскошные помещения, утварь и богатства, просмотрел книги в библиотеке, полюбовался картинами в залах и комнатах, посидел на всех стульях и диванах, проверяя их удобство, как делают дети, посещая чужие дома; посетил кухню и кладовую, спустился в погреба, выбрал консервы и укрепляющие вина, плотно пообедал, тщательно исследовал окрестности, а за холмом обнаружил десятины, подготовленные к посеву, и мужиков, занятых работой; искупался в ручье с прохладной водой и даже насвистывал веселые старинные местные песни, которые пришли мне на память. Однако меня тяготило отсутствие собеседника, невозможность услышать звук собственного голоса или чьего-то еще. Тогда я начал петь вслух. Но эхо оказалось таким протяжным, что я смутился и предпочел замолчать, поняв, что эта местность казалась слишком священной, чтобы осквернять ее банальным шумом.

Так прошло три дня, а я все еще не понимал, почему Настоятель монастыря предложил мне посетить это старинное жилище. Все казалось, и действительно было, нормальным и простым. Единственный слуга, которого я видел по прибытии, исчез, хотя я уже установил, что он жил в избе в глубине парка, так как мельком видел, как он водил лошадь на водопой, а потом на пастбище. Я сам мыл посуду, которой пользовался, и прибирал комнату, питаясь консервами, сладостями, медом, фруктами и молоком, которые всегда находил на кухне, помимо деликатесов, которые сам доставал из погребов. Однако на четвертый вечер все изменилось. Тогда я начал понимать не только причину, по которой Настоятель предложил мне этот визит, но и то, почему больные и опечаленные уходили оттуда исцеленными телесно и душевно от дурных страстей, приобретенных в миру, а также почему имя князя Вяземского до сих пор произносилось с почтением, несмотря на то, что он жил во времена Петра III и Екатерины II."

V

Я проснулся ранним утром, когда на горизонте еще не было даже намека на рассвет. В абсолютной тишине этих мест, где даже петушиное пение не нарушало безмолвие, меня удивил нежный звук флейты, исполняющей мелодию, показавшуюся мне менуэтом Моцарта. Я приподнял голову из-под одеял, чтобы лучше слышать, и звуки продолжались — такие же мягкие, сладостные, очаровательные, словно небесные поэмы, струящиеся благочестивыми потоками к Земле. Порой казалось, что музыкант становился под моими окнами, чтобы почтить меня своей музыкой, даря серенаду. Иногда же удалялся, словно перемещаясь к другому концу парка.

Я осторожно встал и посмотрел наружу сквозь щели в жалюзи. Ничего не смог разглядеть из-за густой листвы деревьев и множества кустарников, которые возродила весна. Я знал, что ходили слухи о душе князя Вяземского, якобы возвращающейся из духовных сфер, чтобы помогать страждущим в этих краях, и что в такие моменты можно было услышать его игру на флейте, как в былые земные времена. Однако я никогда особо не верил этим рассказам, всегда оставаясь недоверчивым.

В ту ночь, все еще сонный, я вернулся в постель, не зная, что и думать, но без какого-либо страха. Я предпочел предположить, что слуга, живущий в усадьбе, был музыкантом и, страдая бессонницей, развлекал себя игрой на флейте, прогуливаясь по саду, несмотря на холод. Однако я заметил, что партию мог исполнить только очень талантливый артист, и что простой слуга монастыря или усадьбы не мог настолько глубоко владеть божественным искусством. Поскольку я встречал в самом монастыре князей, графов и высших военных чинов, добровольно взявших на себя самые скромные обязанности в общине для искупления прошлых грехов, я решил, что слуга, должно быть, какой-то известный артист, от всего отказавшийся ради служения Богу и ближним.

Я снова заснул, удовлетворенный объяснением, которое предоставила цепочка мыслей моего закоснелого ума, продолжая слышать, растроганный и счастливый, очаровательную мелодию, настраивающую мою душу на почти небесное блаженство. Ложась спать, я оставил окно приоткрытым, чтобы лучше слышать звуки флейты… А утром, проснувшись от солнечного света, заливающего комнату, я услышал мелодию настолько отчетливо, что испуганно вскочил с постели и встал посреди комнаты, поскольку казалось, будто флейтист теперь проник в саму комнату, где я находился, и любезно будил меня своей музыкой.

Я посмотрел на маятниковые часы над печью. Они показывали 9:10… пока музыкант, казалось, спускался по лестнице, чтобы продолжить свой прелестный концерт в приемной, где