- Как раз не текут, - ответила она. - У тебя совсем другое лицо. О чем думаешь?

Я пожал плечами.

- Ни о чем. Я же современный человек, за нас думают партия, правительство и олигархи.

- Да? - спросила она с сожалением. - Извини…

- А что?

- Да так, - ответила она, наблюдая за дорогой. - Показалось.

- Что показалось?

- Ты показался, - ответила она. - Но сразу спрятался. Только краешек и успела увидеть.

- И что… понравилось?

- Не рассмотрела, - ответила она независимо. - Высунься еще, хорошо?

- А не вдаришь?

- Не в этот раз.

- Я высунутый не понравлюсь, - объяснил я. - Человек должен быть засунутым все время. Иначе он не человек, а Митрофанушка, что требует признания таким, какой он есть, такая вот неповторимая демократическая цаца. Чем глубже человек засунут, тем он интеллигентнее, корректнее и толерантнее.

Она воззрилась на меня в изумлении.

- Ты чего мелешь?

- Преподаю азы культуры, - сообщил я великодушно. - Полиция у нас должна быть в меру культурной. Не совсем уж, иначе какая она тогда полиция, но в меру, в меру… Для полиции.

Браслет на запястье дернулся, я опустил на него взгляд, Мариэтта тоже покосилась в ту сторону.

- Звонок? Можешь на лобовое стекло. Если, конечно, не личные постыдные тайны.

- Ой, - сказал я заинтересованно, - а какие еще есть постыдные?

- Даже и не знаю, - отрезала она. - Я девушка скромная и порядочная. Предполагаю только, что все еще находят или придумывают что-то постыдное, а ты, конечно, тут как тут. Вернее, там как тут.

- Клевета, - отрезал я с достоинством. - Для партии, правительства и всяких органов всегда открыт!

По движению кисти на лобовом стекле появилась шикарно окрашенная гостиная Бориса, а сам он сунулся довольной мордой к объективу, закрывая весь вид.

Я видел, как бросил взгляд на Мариэтту, но она в полицейской форме, а еще видно, что не косплей, так что вроде бы и не женщина.

- Женька, - сказал он жарко, - у меня завтра вечеринка!… Придешь?

- Занят, - ответил я.

- Да брось, - сказал он с жаром и уже не обращая внимания на Мариэтту вовсе. - У нас будет весело. Приходи!… А то перекос, на две девчонки больше.

- Ну и что, - сказал я, - если вас будет много, - все позабавятся в меру своей испорченности и раскрепощенности.

- Знаю, - ответил он, - но я, как хозяин, хочу учесть и нюансы… Приходи! Обе вполне вдувабельные.

- Не, - ответил я, - извини, у меня тут срочный звонок…

Я отрубил связь, Мариэтта ядовито усмехнулась.

- Двое лишних вдувабельных, надо идти.

- Зачем мне коржики, когда рядом пирожок?

- А вдруг и там сладкие пирожки?

- Тогда здесь тортик, - заявил я. - Ты все еще мой психологический портрет дорисовываешь? Брось, я хочу остаться загадкой. Таинственным незнакомцем из ночи.

- А вот наше полицейское управление не хочет, - пояснила она. - У нас все тайны должны быть раскрыты.

- Не дамся, - заверил я. - Ты ведь только из-за этого меня в постели мнешь и тискаешь? Вот и буду держаться как можно дольше.

Она проворчала довольным голосом:

- Оказывается, ты способен и на оригинальные комплименты…

Я вспомнил одну из жарких дискуссий трансгуманистов, где Данила объяснял всю эту терпимость к геям, педофилам и зоофилам, к самым разным перверсиям именно стратегией победного шествия к сингулярности. Дескать, нужно чем угодно занять этих придурков, лишь бы хоть как-то работали и не воевали. Нужно выиграть еще хотя бы два десятка лет без катаклизмов, и мир станет таким, что войны и катаклизмы станут невозможны, а мы все придем к сингулярности и постчеловечеству.

Мариэтта буркнула:

- Ну вот, харя снова другая. Ничего, скоро мы и мысли научимся записывать!

- Не успеете, - сказал я.

Не знаю, как она истолковала, но впереди уже показалась караульная будка въезда в коттеджный поселок, я почти ощутил, как нас обшаривают незримые лучи охранной системы, прощупывают и определяют, нет ли оружия, а если есть, как вон у Мариэтты, то на кого зарегистрировано и есть ли у нее разрешение носить при себе и в нашем поселке.

Дома, сбросив форму полицейского, она заодно сняла и кобуру с пистолетом, в одних прозрачных трусиках взялась готовить на кухне ужин.

Яшка спит на диване, но услышал звяканье посуды, что значит - кормить будут, ринулся к нам, попытался красиво спрыгнуть, но позорно брякнулся, обиженно нявкнул, но мужественно вскочил и заковылял ко мне на ручки.

- Бряконявка какая-то, - прокомментировала Мариэтта, - бряк, нявк, ну что за крокодил недоразитый?

- Няшка мой, - сказал я гордо. - Правда, он няшистый?

- Фу, - ответила она.

Я кивнул в сторону ее грозного оружия, что осталось на вешалке у входа.

- А если снова нападут?

Она ответила, не поворачивая головы:

- Защитишь себя, заодно и меня. Культурист ты мой. Или культурник?

- А вдруг не сумею?

- Сумеешь, - ответила она. - Психолог сказал сегодня, в тебе просыпается нечто неандерталье.

Я насторожился.

- В смысле?

- Будешь защищать не только себя, - объяснила она, - но и меня, хотя это может показаться оскорбительным… если учитывать, что я женщина. Но если считать меня просто напарником, как вот мы с Синенко, то ничего обидного нет. Но с тобой мы не напарники…

- Значит, - сказал я с иронией, - буду защищать тебя, как самец самку?

Она ответила с неопределенностью:

- Процент вероятности невелик, но он быстро растет. С того первого замера! Помнишь, после схватки в складе твой психологический портрет составили очень тщательно.

- И сильно изменилось? - спросил я с интересом.

- Всего на два процента, - сообщила она, - но это уже красная тревога для психологов. Они говорят, так быстро не бывает.

- Ошибка, - сказал я уверенно. - Любая техника дает сбой, а интерпретаторы - тем более. Их всех купил госдеп.

- Да, - согласилась она, - ошибки бывают. Но я смотрю, ты весь - большая ошибка.

- Еще какая, - согласился я. - Ладно, я в душ. Смою с себя ошибочное.

Она крикнула вслед:

- Не старайся слишком. Как неандерталец, ты интереснее!

Я поднял руку задернуть занавеску, что защитит комнату от разбрызгивающихся струй воды, запоздало вспомнил о новой системе воздушного заслона. Ни одна капля не вылетит за пределы, мир меняется стремительно, но история цивилизации совершила круг, и вот мы уже снова язычники, хоть и на более высокой технологической ступени. У нас нет запретов, кроме тех, что вредят обществу, а так само общество предоставило человеку полнейшую свободу, особенно в половой сфере, когда снова можно совокупляться с кем угодно, не обращая внимания ни на пол, ни на возраст, ни на принадлежность к животному миру.