город военных кладбищ, и только в этом смысле Кассино можно назвать интернациональным – в нем есть польское, американское и немецкое военные кладбища. Но на могилы больше никто из заграницы не приезжает. И надгробия стоят там и разрушаются, столь же забытые, сколь и похожие друг на друга, единственные памятники молниеносному уничтожению сотен тысяч людских жизней в течение нескольких месяцев в середине сороковых годов. Идущий из Рима в Неаполь поезд, разумеется, делает здесь остановку, но никакие туристы из него больше не выходят. Они только выглядывают из окон и в лучшем случае думают: «Зачем мы здесь остановились? Все выглядит так неромантично».

– А как мы можем выглядеть романтично, – говорила отцу его мать, – если мы так изранены? Ожидать от нас романтики – все равно что ожидать от инвалида войны, что он будет танцевать классический балет.

Да, у города были свои раны. После сражений Второй мировой войны всё еще раз было разрушено землетрясением в начале пятидесятых. Бабушка Камилла рассказывала, что тогда из-под земли донесся гул и через мгновение земля разверзлась. За несколько секунд, которые показались городу и окрестностям вечностью, бездна поглотила машины и людей. Потом земля снова сомкнулась и стало тихо и тесно, как в могиле. Разрушения были неслыханными. Нетронутыми остались только военные кладбища. И лишь кузнечики в горах и спускающихся к морю топях не смолкали ни на секунду. Кузнечики никогда не умолкают, говорила бабушка.

После землетрясения отцовские родители взяли все свои сбережения и купили маленькую квартиру в новостройке. Там отец и рос. Окно гостиной выходило на стену дома, спальня была тесной, а на лестнице пахло гарью, когда соседи готовили еду. Зато из кухни открывался вид на гору Монте-Кассино, на которой находится монастырь. Папа рассказывал, что его мать каждый вечер сидела за кухонным столом, смотрела на монастырь, курила сигарету и пила кофе. Он знал, что именно из этих минут Камилла Агостини черпает силы. Она знала, как расти вверх, не глядя, так сказать, вниз. Папа часто говорил, что его мать наделена силой и стойкостью, силой и стойкостью настоящей женщины. Но за этим же наверняка крылась колкость в адрес моей матери?

– Моя мать была женщиной, никогда не слышавшей о депрессиях, безумии или утомлении, – гордо заявлял он. – А все потому, что у нее просто-напросто никогда не было времени ни на одно, ни на другое. На такие вещи она реагировала усмешкой или презрительным взглядом. И называла буржуазной чушью, которую могут себе позволить торговцы, богема и мужчины определенного сорта.

– Люди вроде моей матери, – говорил отец, – должны мыслить практически. В лирах, в часах, в минутах. Они не могут сидеть страдать от душевной боли.

Но, как я уже говорила, Камилла Агостини догадывалась, что за рамками ее сферы есть нечто иное, поэтому она сказала моему отцу, что он должен стать образованным человеком.

– Ты должен отсюда уехать, – сказала она. – Увидеть что-то другое, стать кем-то другим. Ты не можешь стать неудачником, как твой отец.

Но это было не так-то просто. Ибо откуда было взять образцы для подражания? Камилла предпринимала некоторые попытки подавать хороший пример. Однажды она пошла с моим отцом в книжный магазин. Папа рассказывал мне об этом эпизоде несколько раз. Я знаю эту историю наизусть, так, как можно выучить некоторые сцены некоторых фильмов, оставивших глубокий след и потому неоднократно пересматриваемых. Иногда мне казалось, что поход с матерью в книжный магазин стал поворотным моментом в папиной жизни, событием, из которого вытекают многие другие события, своего рода импульсом, навсегда заставившим соотносить с собой другие движения.

Помнится, это случилось в сентябре. Могу предположить, что воздух в Кассино был довольно жаркий, но уже не раскаленный. Я представляю себе, как папа и бабушка выходят из дома около десяти, когда книжный магазин как раз только что открылся, а улицы еще влажные после утренней уборки упругими струями воды из шлангов поливальной машины. Отец с бабушкой шли по главной улице города, пока не пришли в книжную лавку, в которой царил полный порядок и где, как на троне, восседал в кресле за кассовым аппаратом массивный владелец магазина.

– Чем могу служить? – должно быть, спросил он.

Бабушка кашлянула и неуверенно подошла к прилавку. И сказала, что она бы хотела великое произведение.

– Великое произведение? – переспросил торговец книгами.

– Да. Великое литературное произведение. Такое, которое человек обязан прочесть. Если, конечно, у вас есть такие произведения, – добавила она, оглядев маленький магазинчик.

Книготорговец долго смотрел на нее.

– Вы имеете какое-то представление о том, что ищете? – спросил он наконец. – Романтизм? Реализм? Французский классицизм?

– Простите? – удивилась бабушка.

– Ну, вы же должны хотя бы приблизительно представлять себе, что именно вы хотите купить, – пояснил владелец лавки, медленно и четко произнося слова, как будто разговаривал с ребенком или с умственно отсталой. – В какое литературное течение вы хотите углубиться?

– Я же сказала, – ответила бабушка и пригладила волосы рукой. – Я хочу книгу, которую человек обязан прочесть.

Торговец какое-то время сидел молча, разглядывая свои ногти. Потом он сказал, что если ей нужно произведение, которое должны прочесть все образованные люди, то, пожалуй, есть только одно такое, и это Пруст.

– Тогда я его и возьму, – сказала бабушка, доставая кошелек. – Сколько оно стоит?

Торговец слегка улыбнулся, не отрывая взгляда от ногтей.

– Пруст – это фамилия писателя, – пояснил он. – А книга – не одна книга, а шедевр, состоящий из семи толстых томов. Если говорить точнее, то в них три тысячи шестьсот страниц.

Он повернулся и протянул руку к полке у себя за спиной. Там стояли в ряд семь томов в роскошном переплете.

– Выглядят дорого, – с сомнением произнесла бабушка.

– Качество и образование стоят денег, – ответствовал владелец лавки. – Перемещаться в высшие классы – это дорого. Но зато человек получает возможность, так сказать, стать кем-то иным. Как личинка из куколки превращается в бабочку.

– А вы знаете, что, прежде чем стать бабочкой, личинка растворяется в соусе? – встрял в разговор папа.

– Что? – удивился торговец?

– Я беру их, – решительно подытожила бабушка. – Сколько они стоят?

– Вы хотите купить все?

– Я полагаю, что, чтобы понять, что происходит в третьем томе, надо прочесть второй, – как само собой разумеющееся изрекла бабушка.

– Дорогая госпожа Агостини, – медленно произнес торговец, – в этих книгах ничего не происходит.

Бабушка несколько секунд в упор смотрела на своего собеседника. Однако он не ответил на ее взгляд, а величественно повернулся к ней спиной и прошел к узкому темному коридору за кассой. Душная жара позднего лета тяжело повисла в комнате,