Раньше она не уделяла особенного внимания творчеству Егора – ей был важен его статус, большой дом, связи. «А у него очень интересные картины. Необычные». Берта не была большим любителем современной живописи – полотна восемнадцатого и девятнадцатого веков в гостиной Дэнниса ей были ближе и понятнее, но не отдать должное экспрессии этих работ она не могла. «Это его натура, его характер, – решила она, – свободный, стремительный какой-то, бескомпромиссный. В нем чувствуется такая воля к движению, что невольно поддаешься ей! А Дэннис немного другой. В нем что-то есть такое, такое… дистиллированное». Берта издалека посмотрела на Егора. Высокий, спортивный. Разговаривая, он часто откидывал со лба прядь волос. В этом движении не было мужского кокетства, но было изящество силы и свободы. Стоял он немного расставив ноги, как бы пружиня. «Он очень хорош! Как я этого раньше не замечала. Он даже красив! И, бесспорно, талантлив!» Берта вдруг почувствовала укол ревности. Миловидная куратор явно строила Егору глазки, а она, Берта, так недальновидно распоряжается тем, что само идет ей в руки.

– Егор, дорогой, заканчивай, я просто умираю от голода! – эту фразу Берта против обыкновения произнесла по-русски, таким образом обозначив имущественные претензии. Француженка досадливо оглянулась, но, оценив противницу, сдалась. Егор удивленно оглянулся – в тоне Берты впервые за все это время послышалось что-то личное. Он внимательно посмотрел на нее, улыбнулся и так же по-русски ответил:

– Берта, две минуты, и пойдем тебя кормить!

Действительно, решение организационных вопросов заняло совсем немного времени, и к четырем часам Берта с Егором уже были свободны. Они медленно шли по улицам города. Было тепло. Солнце, падавшее на желто-красную листву, украсило отсветами сумрачные строения, вода мерцала в гранитном желобе набережных.

– Куда пойдем обедать? – Егор лукаво посмотрел на Берту.

– Туда, где сытная еда! – Берта рассмеялась. – Я не хочу фиглей-миглей, как говорят мои бабушки. Я хочу еды!

– Хорошо, – кивнул Егор, и они свернули с набережной, прошли площадь с каруселью, которая издавала щемящие шарманочные звуки, миновали пятачок, главным на котором было изваяние печатника Гуттенберга, перешли мост и, пройдя еще немного по петляющим улицам, оказались у огромного красноватого здания. На большой мраморной доске было начертано «Биржа».

– А пообедать?! – Берта бросила на Егора полный комичного отчаяния взгляд.

– И пообедать – тоже! – сказал он и увлек ее в боковую дверь. «Ресторан «У биржи», – успела прочитать Берта. Войдя в помещение, они оглянулись – почти все было занято, кроме одного столика в углу у окна. Туда их проводил метрдотель, который и подал им меню. Но меню Егор с благодарностью отклонил и тут же сделал заказ подоспевшему официанту. Егор говорил по-английски, француз, явно не желавший этот язык понимать, вынужден был послушно кивать – в этих посетителях он распознал иностранцев, вот только кто они, понять было сложно. Таких прожженных психологов, как сотрудники ресторанов, английский язык сбить с толку не мог. Они людей оценивали по каким-то другим, только им ведомым, критериям.

– Положись на меня! Я тут уже обедал, так что знаю, что к чему. – Егор бойко диктовал официанту строчки из меню.

Берта тем временем разглядывала ресторан. Он был типично французским – темного дерева перегородки, диваны, мягкие кресла и те самые занавески в пол-окна, получившие название «бистро». Публики было много, она была разношерстная – такую даже разглядывать не очень интересно, никаких умозаключений или закономерностей не выведешь. Да и Берте сейчас был интересен ее попутчик. Она наблюдала, как Егор делает заказ, рассматривала его руки, пальцы. Впервые за все время их знакомства она видела в нем не обладателя красивого лондонского дома, не художника с весьма сомнительным будущим, не приятеля, а молодого мужчину – красивого и уверенного в собственном успехе. Эта уверенность была во всем, что он делал.

– А почему Дэннис не участвует в выставке?

– Наверно, ему не очень надо.

– Как так? Он ведь тоже занимается живописью, или, вернее, своими инсталляциями? Он ради этого поссорился с отцом и не стал работать в семейном деле?

– Почему ты об этом спросила?

– Потому что хочу понять мотивы людей, меняющих свою жизнь. Только и всего, – слукавила Берта.

– Я о всех людях ничего сказать не могу. А что касается Дэнниса, моя дружба с ним позволяет ответить словами классика: «Если всерьез хотите разочаровать родителей и к гомосексуализму душа не лежит, идите в искусство».

Берта рассмеялась. В этом было много правды. Особенно если принять во внимание отношения Дэнниса с собственным отцом. Берта вдруг вспомнила, как накануне ее отъезда в Страсбург позвонил Дэннис и со степенным, чисто английским ликованием в голосе сообщил: «Мы ждем тебя на Рождество. Отец очень бы хотел тебя видеть. Он сам так сказал. Ты не представляешь, как бесится мой братец. А все остальные рады. Обо мне говорить не приходится!» Берта выслушала его, думая про себя, что он вполне мог бы сказать «Я очень рад этому!» или «Очень хочу тебя увидеть!». Нет, Дэннис не нарушил правил – нельзя так откровенно выражать радость. Известие, что сэр Ричард и вся семья Кэмбвеллов рады будут видеть ее на главном семейном торжестве, доставило ей удовольствие. Это приглашение доказывало еще раз правильность ее расчетов. Она знала, что приглашение обязательно примет, по-другому поступить она не имеет права, что бы там между ней и Дэннисом ни случилось за это время. А сейчас Берта решила сосредоточиться на ужине. Она, как никогда, хотела комплиментов и многозначительных взглядов. Она впервые в жизни ждала от этого ужина чего-то такого, о чем раньше даже не задумывалась. Егор, казалось, все понимал. Он накрыл рукой ее ладонь и произнес:

– Мы же никуда не спешим, правильно? У нас целый вечер и целая ночь впереди…

Ночь была, но прошла она так быстро, что когда Берта увидела проявившийся в предутренней мгле силуэт старого собора, то выскочила из постели и плотно задернула шторы. Ей не хотелось пускать сюда утро, которое обязательно разлучит ее с тем, кто так безмятежно сейчас спал рядом. Тот, кто этой ночью подарил ей наслаждение. Тот, кто заставил ее ночью произнести «люблю». Берта, проснувшись, боялась пошевелиться. Сказка, в которую так внезапно превратилась эта поездка, не должна была кончаться. «Конечно, это не любовь. Я еще и сама не знаю, что это такое, и для меня главное – мои планы, моя жизнь!» – думала она, глядя на спящего Егора, а сама в душе понимала, как резко ее жизнь переменилась за одну ночь. «Так не бывает. Время покажет. Я не буду спешить», – опять одергивала она себя. Но руки ее обнимали плечи мужчины, и все доводы, планы и намерения сразу же превращались в призраков.

Утро все-таки наступило, и было оно таким же жарким, как и ночь. Егор, увидевший Берту в одной тоненькой рубашке, напрочь забыл об открытии выставки, о том, что опаздывать нельзя, так как его ждут журналисты. Все эти важные дела отошли на второй план, все заслонила фигурка этой девушки с белыми, словно выбеленными солнцем и солью волосами, девушки, чьи зеленые глаза не давали ему покоя уже два года. И только слово, данное Дэннису, их договоренность, что выбор сделает она сама, не позволяли ему проявить свои чувства. Но сейчас, здесь, в Страсбурге, она сама подала ему знак. Он безошибочно это распознал и не смог сдержать себя.