Рыжая моргнула.

Кивнула.

И даже зевнула, прикрыв рот ладошкой.

— Конкурс, — спросила она. — Его ведь теперь закроют?

А вот это навряд ли… к превеликому Димитрия сожалению.

Как ни странно, но уснула Лизавета, едва лишь голова ее коснулась подушки. И сон вновь же был спокоен, хоть и короток. Казалось, только-только глаза закрыла, а уже звенит большой колокол, возвещая наступление нового дня.

И Руслана тут как тут.

А с нею еще две девицы, явно из дворцовых, но стоящие повыше в местной иерархии. Эти держатся особнячком, на Руслану поглядывая свысока, а она в присутствии их теряется, мнется, не зная, куда руки деть. К слову, и к самой Лизавете девицы особого почтения не испытывали.

— …А вот у княжны Лазовской, — заметила она неодобрительно, — ночная рубашка из чистого шелка. И кружевом отделанная…

С собою девицы принесли корзинку с мерными лентами, шнурочками, тесемочками и листочками, которые сворачивали хитрым образом, прикладывая к Лизаветиной коже.

Причем особого дозволения не спрашивали.

Она и опомнилась-то только у зеркала, оказавшись в умелых руках, в которых чувствовала себя куклой. И куклу эту крутили, вертели, заставляли нагибаться и приседать.

— Талия толстовата… — бросила невзначай старшая, делая заметочку.

— Руки длинноваты…

Шея недостаточно изящна, а цвет кожи на два тона отличается от идеального, и еще родимое пятнышко имеется. На спине. Но имеется же! А у первой красавицы кожа должна быть без изъяну.

Лизавета слушала.

Не то чтобы она не собиралась принимать сказанное близко к сердцу, ясно же, злословили больше для порядка и возможность используя, небось при той же Таровицкой постеснялись бы и рта открыть. А Лизавета кто?

Вот именно…

— …И говорят, что у нее ножка такая, что в чашечку вместится…

— Чью? — поинтересовалась Лизавета, нарушив молчание. Нет, и вправду ведь любопытно… хотя за прошедшую четверть часа она успела многое узнать.

— Не важно, — отмахнулась младшенькая из замерщиц. — Вместится… до того тонкая и хрупкая. Все косточки на просвет видать! Вот что значит древняя кровь…

— Какая там древняя, — фыркнула напарница. — Самая обыкновенная… батюшка у нее князь, а вот мать, сказывали, из простых… если вообще человек… зато Вензельская — чисто корова…

— У Белянской веснушки, которые та выводит уксусной водой. И так водой пропахла, что стоять рядом невозможно.

— У Журавской шея чисто журавлиная, а плечи — гусарские, и розовые тона, до которых она так охоча, ей совершенно не идут.

— Толстоваты лодыжки.

— Задница плоска, она накладку специальную носит, скрывая, потому как всякий знает, что жена с плоской задницей — это признак дурного тона.

Над последним откровением Лизавета крепко задумалась и даже встала к зеркалу бочком, покосилась, пытаясь разглядеть, плоский у нее зад или все же с таким можно замуж выходить?

У кого-то на руке бородавка.

Кто-то усики выщипывает, но наметанному глазу это заметно.

Бровь редковата, волос блеска должного лишен…

Не было, пожалуй, ни одной невесты, которую парочка замерщиц сочла бы идеальной. И это, как ни странно, успокаивало.

— А Таровицкая? — возразила все ж младшенькая, подбирая ленточки, разложенные по Лизаветиному плечу.

— Что Таровицкая? Она ж нелюдь, а с них… приехала тут… вот увидишь, это из-за нее стрелялись.

— Кто стрелялся? — подобралась Лизавета.

— А… Стрежницкий… едва не до смерти застрелили. — Старшая поджала было губы, но блеск глаз ее выдавал: желание сплетничать вновь пересилит осторожность. — Нашлась и на него управа… императрицын любимчик… все-то ему спускали… теперь посмотрим, кому он нужен будет, криворожий…

Сердце предательски ёкнуло.

Стрежницкий… он ведь… он ничего про дуэль не говорил. Впрочем, и не обязан был. Он вообще случайное знакомство, если разобраться, и…

— Что произошло? — Когда было нужно, Лизавета вспоминала матушкину науку. Она задала вопрос так, что обе замерщицы замерли и заговорили.

Дуэль была.

На рассвете, как водится… все дуэли на рассвете проводят, обычай такой, потому что если на закате, то уже не дуэль благородная, а пьяная драка с мордобитием. Вот… из-за чего? Кто знает. То ли молодой Боровецкий Стрежницкому ногу отдавил, то ли Стрежницкий у него невесту увел, обесчестил и бросил одинокую с дитем… не так важно.

Главное, что впервые он проиграл.

То есть не совсем чтобы проиграл, поскольку молодой Боровецкий, как сказали, вовсе не жилец, однако и самого Стрежницкого унесли с поля…

Что произошло?

Да поговаривают, что на саблях дрались, Боровецкий упал и, когда соперник склонился над ним, прямо в лицо ему из пистоля выстрелил… или саблей ткнул. Или плюнул ядом, но в это уже и сами замерщицы не верили, но сочли, что это весьма романтично.

Плеваться ядом?

Нет, умирая, захватить с собой врага… отдать жизнь во имя справедливости.

Какой?

Не так важно. Какой-нибудь…

И вообще, у них дел еще много, не хватало тут время тратить. Мерки сняты, о фасонах Лизавете потом скажут. Радоваться должна, что ее императорское величество так о конкурсантках заботится, иначе бы и дальше ходила в нарядах убогих…

В другой раз слова их, может, и задели бы, но сейчас мысли Лизаветы всецело были заняты Стрежницким. Нет, она не переживала… разве что самую малость, как любой человек будет переживать за знакомого, который вдруг оказался в неприятной ситуации.

И…

И навестить его будет, пожалуй, уместно… или нет? Если она не одна пойдет, а с Русланой, то никто ничего дурного не подумает. А если и подумает, мысли свои при себе оставит.

Лизавета кивнула.

И бросила взгляд на часы. Завтрак она пропустит… нехорошо, но как-нибудь переживет.

Руслана не обрадовалась.

Нахмурилась.

Губу закусила и сказала:

— Дядюшка велел держаться от него подальше. Сказал, что он… без чести и совести человек.

Даже так?

— А адъютант его так и вовсе…

— Такой темненький? — наугад спросила Лизавета. — В красной рубахе?

— Он самый… на кухне вечно крутится… наши его привечают, ласковый… в прошлом году две кухарки подрались из-за него, так обеим расчет дали. Вот.

Лизавета покачала головой, выражая то ли сочувствие пострадавшим, то ли недоумение: было бы из-за кого драться.