Топырин выронил из рук рулон, вскочил и бросился бежать. Он бежал прямо на Крячко, пытаясь добраться до бокового выхода. Как только он поравнялся с колонной, за которой скрывался полковник, тот выскочил и точным ударом сбил беглеца с ног. В тот же миг его окружили бойцы в масках и с автоматами наперевес. Топырин выругался и, подняв руки, прокричал:

— Не стреляйте, я сдаюсь! Я сдаюсь, вы не можете убить меня!

Бойцы подняли его с пола, заломили руки за спину, защелкнули наручники.

— Ну, здравствуй, Зиновий, — подошел к ним Гуров. — Какую байку поведаешь на этот раз?

— Думаете, поймали меня? Думаете, вам удастся повесить на меня все четыре убийства? — Поняв, что жизни его ничто не угрожает, Топырин начал улыбаться. — Позвольте вам напомнить: у вас на меня ничего нет!

— Вот как? А что же, по-твоему, здесь произошло? Быть может, ты оказался здесь совершенно случайно? Ты не собирался убивать Эдуарда Девайкина? Может, ты его спасал, и серийный убийца скрылся с места преступления буквально за минуту до нашего появления? Брось, Топырин, тебе не отвертеться!

— Я не такой дурак, — хихикнул Зиновий. — Я не стану опровергать очевидное. Просто вы неправильно поняли мои мотивы.

— Да неужели? Может, просветишь нас относительно твоих мотивов? — усмехнулся Лев.

— Охотно. Я заманил актера Девайкина сюда потому, что хотел получить убойный репортаж. Я решил сымитировать почерк серийного убийцы, чтобы иметь возможность написать о нем в единственном лице. Свора журналистов, пишущих об одном и том же, это не тот уровень, о котором я мечтал. Эксклюзивный материал, вот что я хотел получить, но и только. Я не собирался по-настоящему убивать его. Сделал бы пару снимков, а потом позвонил бы в полицию и сообщил о новом преступлении Подмосковного маньяка.

— Врет! Он все врет! — вырываясь вперед, закричал Девайкин. — Он и есть Подмосковный маньяк! Он сам это сказал!

Бойцы ОМОНа успели снять с него пленку, и теперь он жаждал отмщения.

— И снова неправда. Что он слышал? — гаденько улыбаясь, проговорил Топырин. — Он был без сознания и даже не видел, кто именно на него напал. Все, что он мог видеть, — это то, как я склонился над ним. Но что я собирался сделать, убить или спасти, этого он знать не может. Он был в состоянии аффекта, поэтому первого человека, которого он увидел после того, как пришел в себя, принял за убийцу. Будь на моем месте вы, полковник, он и вас мог принять за преступника.

— Быть может, он и не слышал, — вступил в разговор Крячко, — зато я слышал достаточно.

— Сколько же раз мне повторять одно и то же! — Топырин даже обиделся. — Ну, слышали вы что-то, и что с того? Ваше слово против моего, а доказательств-то нет! И вы знаете об этом не хуже меня. Вспомните, вы уже раз пытались обвинить меня в убийстве. Даже обыск в квартире устроили и соседям докучали, пытаясь найти подтверждение тому, чего не было. Удалось вам меня разоблачить? Нет и еще раз нет! Пока маньяк расправлялся с той девкой, что кричала на каждом углу о равных правах для всяких педиков, я сидел дома и смотрел футбол. И доказать обратное вы не в силах.

— Теперь не прав ты, — заметил Гуров. — Смешно, что упомянул именно тот случай.

— Чем же он смешон? — продолжал улыбаться Топырин.

— Тем, что Елизавету Трунову тебе убить не удалось. Она жива и готова давать показания.

— Жива? Вы блефуете. — Было видно, что известие ошеломило Топырина. — Я вам не верю!

— Почему? Потому что нашему свидетелю есть что сказать, верно? Потому что ты не мог держать язык за зубами и выложил ей подробности убийства фермера Заборина и хирурга Дрозинского, а теперь пытаешься вспомнить, как много тогда наговорил?

— Хотите сказать, я был настолько беспечен, что позволил ей лицезреть меня? — Топырин пытался выяснить, что известно полиции, и Гуров это прекрасно понял.

— Что, наконец-то стало страшно? — вкрадчиво спросил он. — Почувствовал, что земля горит под ногами, а бежать некуда? Если так, то твои ощущения верны. Елизавета Трунова видела убийцу. И слышала его бахвальство. Для того, чтобы засадить тебя за решетку пожизненно, хватит и ее показаний.

И тут Зиновий засмеялся. Эхо разносило смех по зданию, придавая ему зловещий оттенок. Гуров ждал. Успокоившись, Топырин снова заговорил:

— А ведь вы меня чуть не провели, полковник. Хорошая работа, чувствуется рука профессионала. Жаль, не очень чистая. Но, отдавая должное вашей хитрости, скажу сразу: не верю ни одному слову. Пояснить почему?

— Это необязательно, — ответил Гуров, уже понимая, как Топырин догадался, что слова его лишь блеф. Не нужно было говорить, что девушка видела его. Это было лишним и неправдоподобным. Случись так, Зиновия взяли бы гораздо раньше, на другой день после убийства.

— А я все же поясню. — Теперь Топырин говорил более уверенно. — Если бы ваша дражайшая девица действительно видела лицо маньяка, он был бы уже за решеткой и мы сейчас не находились бы за сто пятьдесят верст от своих уютных квартирок. Ни один из нас.

— Твои предположения неверны, — заговорил Крячко. — Елизавета видела тебя и слышала твой голос, это правда. А не провели опознание потому, что она психологически надломлена. Это ты своими гнусными действиями довел ее до такого состояния. Врачи рекомендовали ей покой, но не сомневайся, еще день-другой, и она придет в норму, а когда это произойдет, тебе крышка!

Выслушав его, Топырин лишь ухмыльнулся и спокойно произнес:

— И снова мы в исходной точке. Кроме настоящего недоразумения с дорогим моему сердцу актером предъявить мне вам нечего. Меня пожурят и отпустят. Может быть, назначат условный срок. В худшем случае, назначат психиатрическое освидетельствование и признают недееспособным.

— Тогда весь свой остаток жизни ты проведешь в психиатрической больнице, — цепляясь за соломинку, заявил Лев. — Двадцать, а то и тридцать лет ты будешь гадить под себя, пускать слюни и считать воображаемых тараканов на беленом потолке. Попав в стены этого заведения, очень скоро ты превратишься в овощ. Тебя будут пичкать транквилизаторами до тех пор, пока ты не потеряешь способность мыслить.

— Зато я буду жить, а ваши жертвы продолжат гнить в земле, и на вашей репутации останется несмываемое пятно, так как закрыть дело Подмосковного маньяка вы не сумеете. Я расскажу психиатру такую душещипательную историю, после которой он будет рыдать от сочувствия ко мне. И обвинять меня будут только в неудачной попытке доказать всему миру, какой я гениальный журналист, а вовсе не в том, в чем вы пытаетесь обвинить меня сейчас.

— Ты думаешь, тебе кто-то поверит? — вскипел Крячко.

Гуров остановил его и строго произнес:

— Довольно, Стас! Думаю, я знаю, чего он добивается.

Лев смотрел на Топырина, и его буквально выворачивало от отвращения. Он ненавидел себя за то, что собирался сделать, но понимал, что это кратчайший путь с успеху. Он даст Топырину то, что нужно ему, в обмен на чистосердечное признание. А чувство самоуважения? Что ж, как-нибудь он это переживет. Как и говорил Топырин, с доказательной базой у них был полный швах. Если убийца уйдет в «глухую несознанку», в суде им предъявить будет нечего. Зиновия будут судить за попытку убийства Эдуарда Девайкина, а смерть трех его жертв и попытка убийства Елизаветы сойдет ему с рук. Даже если на булыжнике, которым воспользовался Топырин, чтобы вырубить Девайкина, найдут следы крови других жертв, в чем Крячко сомневался, опытный адвокат сумеет доказать, что булыжник его подзащитный стащил с одного из мест происшествия. Ведь он бывал в каждом из них и, как журналист, имел на это все основания. Вот если бы им понять, каким образом он подстроил свое алиби в случае с Елизаветой Труновой, или получить доказательства того, что на время двух других убийств алиби у него нет, тогда можно было бы не торговаться. Но в тех условиях, в которых оказался Гуров, выбирать не приходилось. Он еще секунду помедлил и произнес: