Он толкнул парня влево, а сам нырнул в темноту еще более узкого переулка. Теперь вниз, к забору, на землю. Пусть они видят темную фигуру и слышат топот. Хрен они, сгоряча и в темноте, сразу поймут, что убегает только один. А если и сообразят, то через пару секунд. Антон полагал, что этих секунд ему будет достаточно.

– Где они? – заорали сверху, и прямо перед Антоном возникла фигура разъяренного оперативника. – Убью, паскуды!

– Не стреляй, ты что! – запыхавшимся голосом крикнул второй, который в переулке еще не появился.

Антон сидел на корточках возле забора, и ноги преследователя находились в каких-то тридцати сантиметрах от его ног. Удержаться от соблазна было очень сложно. И Антон не удержался. Когда оперативник рванул опять набирать скорость, он ударил его ногой на уровне щиколоток. Удар был настолько сильным и неожиданным, что оперативник взвизгнул на выдохе, взмахнул руками и грохнулся плашмя на землю. Антону показалось, что из руки падающего человека вылетело что-то не очень большое и черное. Не пистолет ли?

Думать об этом было некогда. Прямо из положения на корточках он прыгнул и приземлился оперативнику на спину. Короткий удар в затылок, от которого полицейский клюнул носом землю, отправил того в бессознательное состояние. Второй выскочил из-за поворота и чуть было не наступил на груду шевелящихся тел. Он отпрянул, вглядываясь в темноту и пытаясь понять, а не схватил ли его напарник паренька.

Антон возник перед ним со зловещей улыбкой. Прежде чем оперативник успел испугаться, короткий удар в солнечное сплетение согнул его пополам, заставив выдохнуть весь воздух из легких. Удар ногой в подбородок, лязг челюсти, и второй оперативник рухнул без сознания на землю. Достаточно, хотя Антон с удовольствием бы и отыгрался на мерзавцах. Сплюнув, он побежал в сторону кафе, где его ждал Леонтьев.

Через час они сидели в «уазике» участкового в лесополосе и слушали рассказ всхлипывающей женщины. Мария Ивановна, мать паренька, которого звали Егор, рассказывала историю своего сына и его дружка и тискала мокрый носовой платок. Было понятно, что наболело у нее, хотелось выговориться. Тем более перед людьми, которые намерены помочь и привлечь к ответу этих зверей в человеческом обличье.

– Я медик, – говорила Мария Ивановна, – но не психиатр. Но все равно я вам скажу, что там, в этом «Северном», собралась команда невменяемых садистов. Это же, это же… это в голове не укладывается, как молодые парни могли до такого додуматься. Какие матери их рожали, в каких школах они учились, где они набрались этого? Или это их начальство там такому учит?

– Нет, Мария Ивановна, – тихо ответил Антон, – этому не учат, это изнутри лезет. Как вонь изо рта!

– Вон Егорка с ребятами рассказывали, – продолжала женщина, потрепав по голове сына, сидевшего с низко опущенной головой. – Двенадцатого перевозили Мишу в СИЗО. Они видели, как он переодевался. У него синяки по всему телу, нос разбит. Это все зафиксировано, в бумагах, наверное, все осталось. Только никто там не подписался, что это все Миша получил в отделе полиции. Сейчас он в СИЗО сидит, следователь с ним работает. И по всему видно, что будут его подводить под вину в том ограблении. Это же нелепость какая! То есть они сидели в кафе с девочками, мороженое ели (официанты подтвердили, что никакого алкоголя не было), Миша якобы вышел, ограбил женщину, ударил ее палкой по руке и снова вернулся в кафе.

– Там свидетелей половина кафе была, – пробурчал Егор, – что Мишка да и никто из нас не выходили на улицу.

– Вы, товарищи офицеры, простите меня за такие подробности, но я вам как врач и как мать рассказываю, – тараторила женщина. – Вы только представьте себе! Они привозят его к себе в отдел, заводят в кабинет, снимают с него штаны… И это все грубо, с насилием! Эти садисты, фашисты, простите, на член мальчику наматывают проволоку, другую на палец и грозят проволоку воткнуть в электрическую розетку. Это они так требовали рассказать, как все было. Как он якобы женщину грабил. Это же нормальному человеку даже стыдно рассказывать, что с ним такое делали.

Женщина наконец сорвалась и расплакалась. Сын начал ее тихонько успокаивать, и было видно, как у него самого сильно дрожат руки.

– Я разговаривала с родственником того, кто непосредственно показывает на Михаила, ну, что это он якобы грабил. А он говорит, что его били восемь дней и сказали: «Или ты скажешь так, как мы тебе велим, или мы сделаем тебя самого виноватым».

– Назвать этого человека сможете, Мария Ивановна?

– Смогу, конечно, смогу. И я даже уверена, что, когда начнется следствие, когда все это вскроется, они сразу же напишут встречное заявление, сознаются во всем. И про Мишу правду скажут.

– Они и сейчас пытались… – тихо вставил Егор.

– Мишины родственники ведь куда только не писали, – продолжала женщина. – И в областное УВД, и в Следственный комитет. А потом следователь вызывает, показывает все их заявления и кричит на них же. Зачем, мол, на меня пишете? Хотите, чтобы еще хуже было? Будет! Даже, говорит, и не вздумайте больше писать. Вот и все! Это замкнутый круг какой-то! Там человек, молоденький паренек, просто так сидит. Они дело состряпают, все улики подтасуют, подложат свидетельские показания, и готово! А жизнь покалеченную кто ему вернет? Ему ведь в колонию придется идти, к уголовникам! А за что? – Она высморкалась и затравленным голосом закончила: – Вот так живешь, живешь, никому не мешаешь. А потом приходят к тебе и забирают. И нет человека. И жизни нет. Я думала, это все в тридцать седьмом году осталось…

– Ладно, Мария Ивановна, – уверенным тоном вывел всех из состояния угрюмой прострации Антон, – давайте теперь о вас. Егора надо пока спрятать, это ясно. За снимки спасибо, но делать этого ни с кем из взрослых не следовало. Но раз сделал, и все обошлось, то спасибо.

– Обоих их надо увозить и прятать до поры до времени, – посоветовал Леонтьев.

– Я никуда не поеду! – вдруг грозно заявила женщина. – Они не посмеют меня тронуть! А если и посмеют, то я ничего им не скажу, я за своего сыночка… Я мать!

– Хорошо, – скрепя сердце согласился Антон. – Так, конечно, будет лучше. Меньше подозрений. И легенда у нас хорошая. Его увели сегодня вечером с вашей вечеринки, а что потом, вы не знаете. Куда они его дели, кто там на них напал или не напал, вам неизвестно. Стойте на своем, что они его у вас увели, и пусть отвечают. Это решили. Теперь скажите мне: а среди следователей нормальных людей нет? Может, вы слышали о ком-то или сами сталкивались с таким? Я имею в виду такого, кто не связан с фальсификацией или кого заставляют, а он не хочет этого делать. Есть такие?

Антону пришлось долго уговаривать Леонтьева, прежде чем тот согласился начать разговор со следователем Казанцевым. Кто-то под нормальным обыденным предлогом должен был выманить следователя из кабинета, разговор начистоту должен проходить вне его рабочего кабинета и желательно на чистом воздухе.

Когда Леонтьев в гражданской одежде, чтобы не светить свою принадлежность к полиции, вышел вместе с худощавым капитаном, Антон облегченно вздохнул. Реакция следователя могла быть совершенно непредсказуемой. Капитана Казанцева некоторые источники характеризовали как недовольного порядками в полиции, Следственном комитете и прокуратуре. Якобы он всегда высказывал свое неудовольствие подтасовками, покрываемыми нарушениями, откровенным взяточничеством.