мы с вами все равно разговариваем, может, пересядете ко мне? А то у меня шея болит.

— Айн момент, — с готовностью сказал Алямов и начал перебираться через коробку, но тут автобус резко затормозил, и Алямов караморой растянулся на игрушках.

Тут Лена, Стрешнев и месткомовская работница среагировали по-разному. Стрешнев бросился на помощь Диме, месткомовская охнула и кинулась к конструкторам, и только Лена поступила, как всякий нормальный человек, рядом с которым, молотя руками воздух, падают на обледенелом тротуаре: жизнерадостно рассмеялась.

— Ой, Дима, — сквозь смех повторяла Лена, — это я… это я…

— Хорошенький Париж, — хмуро заметил Алямов, вылезая из игрушек и поправляя очки, дымчатые с наклейкой, предмет гордости. — Тут до Ховрина не доедешь… — И сел рядышком с учительницей.

— Ушиблись? — участливо поинтересовалась та.

— Пустяки, — ответил Алямов голосом Грегори Пэка, только что уцелевшего в схватке с команчами…

Они заговорили: сначала о дорогах и шоферах, потом о зарплатах и нагрузках, потом еще о чем-то, и ниточка случайного разговора начала легко и надежно связывать их, досужих пассажиров старенького, пронизанного солнцем автобуса, летящего куда-то по утреннему Подмосковью…

«Фантастика, — думал Алямов. — Еду с красивой женщиной, лапшу ей на уши вешаю… Свобода!»

Алямов скосил глаза и обнаружил, что кольца у Лены нет.

Собственное кольцо Алямова не очень смущало. Не то чтобы он не любил жену — в общем и целом любил, но… Как бы вам сказать… Да вы сами все понимаете.

Алямов вспомнил одного знакомого, проходившего стажировку во Франции. Многое удивило стажера в мире чистогана, но положение с «этим делом» — особенно. Поедая салат, он рассказывал удивительное: у них там, оказывается, в порядке вещей подойти к незнакомой женщине и предложить ей провести вечер вместе, добавив по желанию слово «компле», что у этих французов, представляете ли, означает — полностью! Ни больше ни меньше!

«Европа», — резюмировал свой рассказ стажер и, дожевывая веточку укропа, погрустнел лицом: ни одного «компле» от мира чистогана ему не перепало…

— Дима! — Лена снизу заглянула в лицо. — О чем задумались?

— А? Да так… — Алямов взглянул ей в самые глаза, и Лена взгляда не отвела.

Диме было двадцать семь лет, и большую часть своей молодой жизни он потратил на науку и околонаучные маневры. Это положение надо было исправлять.

— Простите, Лена, я больше не буду отвлекаться. — И он накрыл ее руку своей.

Автобус катился через совхозные владения — вдоль белых волнистых полей, по кромке застывшего леса, и этот солнечный день вызывал в памяти какую-то строку из школьной хрестоматии. Алямов давно не читал стихов и уже не помнил, когда в его ладони лежала рука молодой незнакомой женщины.

А Лена увлеченно рассказывала какую-то историю про своих первоклашек и руки по-прежнему не отнимала. Сидевшие впереди Стрешнев и месткомовская привносили в происходящее аромат интриги, но у них, слава богу, хватало своих забот. Стрешнев достал из портфеля какие-то бумаги и тряс ими, что-то горячо объясняя.

Петрович, как всегда, выглядел комично, и краешком души Алямов пожалел его, вечно куда-то спешащего, стареющего; несбывшегося ученого, непродвинувшегося администратора… Месткомовская слушала внимательно, покачивала крашеной головой.

«Бедолаги», — подумал Алямов, прислушиваясь к женской ладошке в своей руке.

Но все хорошее кончается. Автобус притормозил и нехотя свернул с накатанного шоссе на проселочную дорогу. Там сразу зашатало, затрясло, и Алямов свободной рукой по-братски обнял Лену за плечи: дескать, держитесь за меня…

Девушка отреагировала с пониманием.

— Ничего, Дима, — сказала она, — уже недолго осталось.

— Я потерплю, — ответил Алямов, поражаясь своему остроумию.

Тут к ним, цепляясь за поручни, отправился Стрешнев.

— Подъезжаем, — сообщил он. — До обеда не успеем, так что вы займитесь подарками, а мы с Ниностепанной — сразу к директору…

Алямов кивнул; такой разблюдаж его устраивал. Месткомовская со своего места пристально смотрела на Диму, но убирать руку с чужого плеча было уже поздно.

Стрешнев вдруг вздохнул:

— Директор у них — пройдоха. — Лицо у Петровича стало при этом такое серьезное, что Алямов чуть не рассмеялся. — И что с ними со всеми делать?

Стрешнев пожал плечами и, цепляясь за поручни, отправился обратно.

— Знаете, — шепнула Лена, — он ведь сюда каждую неделю ездит. Правда-правда… — И смешно закивала головой.

«Ей года двадцать три, не больше», — подумал Алямов, купаясь в счастливом волнении.

Впереди показались желтые пеналы школы-интерната. Когда двери автобуса со скрежетом распахнулись, навстречу ему, утопая по колено в снежной целине, бежали дети.