— Я ей сразу сказал, что это бесполезно. Что если она отправится в Судеты, то надо быть предельно осторожной и не рассказывать направо и налево, кто она и откуда, не требовать одно, второе, третье в своей довольно настойчивой манере, которая была ей присуща…

Курт Леманн уткнулся лбом в ладони, внезапно он показался мне очень старым.

— Они тоже должны узнать, — сказал он тихо.

— Кто?

— Кёрнеры. Удо Кёрнер и прежде всего его жена Ирене. Она души не чаяла в Анне…

— Он жив?

Курт Леманн кивнул, не отрывая лица от ладоней, его плечи поникли. Жалости к нему я не испытывала. Его отец симпатизировал нацистам, и, кроме того, мне трудно общаться с людьми, которые могут сильно расчувствоваться и удариться в слезы. Не знаю, почему так происходит, хоть и понимаю, что гордиться мне здесь нечем. Разумеется, каждый имеет право поплакать, не спорю, но плачущие люди будят во мне неприятное чувство, этакое смутное требование, что я должна их понять, взять за руку и наставить на путь истинный.

— Во всяком случае, сегодня утром, когда мы разговаривали с ним по телефону, он был еще жив. Только больше никуда не выбирается. Девяносто четыре года — это не шутки. Я даже не знаю, будет ли он жив завтра.

Курт Леманн высморкался. Носовой платок, когда я видела нечто подобное в последнее время? Он немного помял сигаретную пачку. После чего выпрямился.

— Мы должны поехать к ним, — сказал он. — Я бы предпочел, чтобы они узнали эту новость от вас.

— Они живут здесь неподалеку?

— В Гросрешене. — Он бросил взгляд на часы. — Мы могли бы отправиться прямо сейчас, тогда успеем к обеду, если вы будете столь любезны и подвезете меня потом домой.

— Мне жаль, но у меня нет машины, я приехала сюда на велосипеде.

— Да, тогда будет сложновато.

Он подумал и пришел к выводу, что в Гросрешен его мог бы подвезти на следующий день его племянник.

— Будем надеяться, что к тому моменту Удо Кёрнер будет еще жив.

* * *

Курт Леманн настоял, чтобы я взобралась вместе с ним на смотровую площадку. Якобы ему все равно нужно совершать ежедневный моцион, а я просто не могу покинуть Вельцов, не побывав на самой высшей точке, оттуда вся шахта видна как на ладони. Он произнес это с такой гордостью, что я не сумела ничего ему возразить, хотя куда охотнее вернулась бы на велосипеде обратно в отель, пока тучи на востоке не потемнели еще больше, как раз в той стороне, куда мне надо было ехать.

Я долго вела велосипед в гору. Зато, когда мы добрались до места, моим глазам предстало головокружительное зрелище. Далеко, насколько хватало глаз, передо мной простиралась пустынная дымящаяся равнина — я в жизни не видела ничего подобного. Земля была перекопана, опустошена, иссушена, просто конец света какой-то, раскинувшийся на многие километры Мордор в серо-коричневых тонах. У равнины не было ни конца ни края, лишь небо могло посоперничать с ней своим размахом. Нельзя было толком разобрать, что за дым поднимается от земли, в воздухе клубились тучи пыли и мусора, затягивая собой горизонт.

Я подумала о том, как все это попадает в дыхательные пути, прилипает вместе с потом к коже и проникает сквозь ее поры внутрь, оседает копотью на стеклах домов, от чего смотришь на мир, словно сквозь серо-коричневую дымку. Если, конечно, в этих городках вообще удается что-либо отмыть.

Курт Леманн говорил что-то о том, сколько тонн бурого угля здесь добывают, показывая кепкой на юг, где вдали торчали краны, экскаваторы или что еще там было. Посетовал, как мало народу трудится сейчас в карьере по сравнению с прежними временами. И добавил, что его отец гордился тем, что дал ему возможность получить образование и стать учителем, что Эмиль Леманн усердно трудился для этого, причем его труд выражался не столько в экономическом плане, сколько в том, что он молчал и не распространялся о том, чего говорить не следует.

— А отца Ахо Геллера так и не нашли?

— Они его и не искали. Должно быть, мой отец и Удо Кёрнер что-нибудь еще придумали для Ахо, чтобы он успокоился и больше никуда не рвался. Сам я никогда не слышал, чтобы он хоть что-нибудь об этом говорил.

Год спустя, после того как они осели на новом месте, на смену советской зоне пришло государство ГДР. Разыскивать родственников, которые могли оказаться нацистами, судетскими немцами и в придачу солдатами вермахта, было далеко не самой лучшей идеей. Те, кто поумнее, молчали о том, откуда они родом, усердно вкалывали на шахте и учились правильно говорить по-немецки.

— Ничего не поделаешь, они делали что могли.

* * *

Когда Берлинская стена пала, Курт Леманн отправился в Мюнхен на розыск сведений о пропавшей семье своего собственного отца.

В Мюнхене существовало организованное сообщество судетских немцев, которые не стали настоящими немцами, как все, и пятьдесят лет спустя по-прежнему отказывались принять тот факт, что у них отобрали их родину.

Ему помогли с расследованием. В многочисленных длиннющих списках, составленных после войны, он разыскал имена родителей и сестры своего отца.

Эмиль Леманн потерял их во время жестоких гонений, начавшихся сразу после заключения мира, когда всю его семью выгнали из дома и погнали к границе. Сам Эмиль в это время был на работе, потом задержался допоздна у одной знакомой девчонки, а когда вернулся, дом был пуст. Несколько месяцев спустя его самого погрузили на поезд.

Теперь он выяснил, что его родные оказались в Австрии. Они проделали долгий путь, чтобы получить жилье в домике привратника на хуторе и продолжить трудиться, в отличие от многих других восточных беженцев, которых гнали со двора, едва урожай оказывался убран. Родители отца Курта Леманна прожили недолго, но он сумел связаться со своей теткой по отцу, которая впоследствии переехала жить еще дальше — в городок Санкт-Петербург во Флориде.

Она-то и рассказала, как они каждый день приходили на станцию и смотрели на приходящие и следующие дальше поезда. Снаружи стенки вагонов были исписаны мелом — то были имена и фамилии тех, кто в них ехал. Так беженцы пытались дать знать, где они находятся. Товарные вагоны с именами людей по перекроенной заново Европе.

Но фамилии Леманн они так и не увидели.

— Будучи в Мюнхене, я навел также справки о Йоханне Геллере. Сведения о нем обнаружились в архиве Красного Креста. Он умер в 1947 году в Советском Союзе.

— Выходит, он был еще жив, когда Ахо хотел разыскать его?

— Он скончался в лагере для немецких военнопленных в Сибири. Думаю, мой отец поступил правильно, что помешал ему поехать туда.

* * *

Сквозь грязную пелену смога тускло проглянуло солнце.

Я рассказала Курту Леманну о мертвом мальчике, которого мы нашли в подвале под домом.

— Они считают, что он носил ту самую нарукавную повязку и был судетским немцем. Должно быть, это случилось сразу после войны.