Затем темнота стала… глянцевой. Каскад несвязанных образов. Джек Логан, впечатанный в стену, частично замазанный свежей штукатуркой. Моуди, миссис Тиффен, «Сиддонс» и привратник Ллойд, напевающий «Одинокого пастуха». И вдруг, с внезапным коротким треском статического электричества, я уже сидел на пляже Розилли в тени оранжево-красного зонтика внушительных размеров. Центральное место занимал остов «Царицы Аргентины»; пассажирский лайнер проржавел и готов был вот-вот обрушиться, в корпусе зияли дыры, проделанные многими десятилетиями набегающего прибоя.

Оглядевшись по сторонам, я увидел, что я здесь не один: на полотенце рядом со мной сидела художница, которую я встретил в «Сиддонс». На ней был идеально сидящий закрытый купальник цвета свежей Весенней листвы, ее большие пытливые глаза пристально смотрели в мои глаза, а иссиня-черные волосы трепетали в порывах легкого бриза, приносящего запахи-воспоминания о летних каникулах: лосьона для загара, мороженого и сухих водорослей. Теперь я уже знал, что художницу зовут Бригитта; она обворожительно улыбнулась, затем смахнула за ухо выбившуюся прядь. Я испытывал пьянящее чувство неразделимого единения, которое до сих пор никогда не ощущал, – сознание того, что кто-то тебя любит, а ты, в свою очередь, отвечаешь такой же крепкой любовью, что мы принадлежим друг другу, что мы слились воедино.

– Я тебя люблю, Чарли.

– Я тебя люблю, Бригитта.

Шумели волны, маленькая девочка, заливаясь смехом, гоняла по берегу большой мяч.

И тут до меня дошло: впервые за много-много лет мне снился сон. Детские сны мне запомнились смутными и неясными, однако этот сон казался более реальным, чем сама действительность: я чувствовал зернистую фактуру песка, видел на гребнях волн хлопья пены, чувствовал запах соли в морском воздухе.

Опустив взгляд, я увидел, что также одет для пляжа: закрытый черный купальник и контрастирующие белые тапочки. Это была не моя обувь, и ноги были не мои. И даже тело было не мое. Другое, упругое, восхитительно непохожее. Это было тело как у пропавшего мужа Бригитты.

Я мысленно поправился. Я не был как пропавший муж Бригитты. Я был пропавшим мужем Бригитты. Любящий ее, любимый ею. Вместе, одно целое.

– Это действительно я? – спросил я, чувствуя себя довольно глупо.

Бригитта улыбнулась.

– Ты теперь Чарли, мой Чарли, – хихикнула она. – Постарайся не думать о Зимних консулах и службе безопасности «Гибер-теха». Только сегодня и завтра, сорок восемь часов. Ты и я. И пусть сбудутся сны.

– Пусть сбудутся сны, – ответил я, озираясь вокруг. – Что это за место?

Бригитта снова рассмеялась. Ей можно было ничего мне не говорить: я и так все знал. Мы находились на полуострове Говер. Я неоднократно бывал здесь в детстве; образы островка Голова червяка и ржавеющего пассажирского лайнера накрепко засели у меня в голове, словно приклеенные.

Посмотрев на меня снова, Бригитта улыбнулась.

– Что бы ни случилось, Говер будет всегда.

Мы оба рассмеялись над этим замечанием, броским и полностью соответствующим действительности.

Шумели волны, кричали чайки, мяч прокатился мимо, и та же самая девочка пробежала следом за ним, заливаясь тем же самым смехом. Я точно знал, где и когда это происходит. Я нашел наивысшую точку в отношениях Бригитты и Чарльза, то самое мгновение, когда все было прекрасным, замечательным, нетронутым и правильным, до того как сгустились сумерки и пришла Зима. Каникулы, проведенные там, стали незабываемыми – крошечным оазисом радости в гнетущей атмосфере приюта.

– Не желаете запечатлеть счастливое мгновение? – окликнул нас фотограф с моментальной фотокамерой в руках. – Качественный снимок, и по умеренной цене, такую…

…внезапно я проснулся, мокрый от пота. Сердце колотилось так быстро, что я испугался, как бы не разорвалась грудь. Усевшись в кровати, я щелкнул выключателем, но ничего не произошло; лишь тускло светились лампы аварийного освещения, включившегося автоматически. Похоже, Двенадцатая гидроэлектростанция, на которой недавно произошла авария, снова вышла из строя.

Мне показалось, что в комнате что-то не так, но я не сразу сообразил, в чем дело: Клитемнестра пропала. Я застыл, боясь издать малейший звук, чтобы она не почувствовала, где я. Холст в резной раме стоял на месте, фон тоже оставался – написанные маслом занавески, написанные маслом ступени, даже капли написанной маслом крови на написанном маслом полу. Но от царицы Клитемнестры ничего не осталось. Казалось, она просто сошла с полотна.

Достав из-под подушки «Колотушку», я осторожно взял с ночного столика фонарик и прошлепал босиком в гостиную, также оказавшуюся пустой. Я проверил спальню, все узкие щели, куда она могла спрятаться, за шкафом и под кухонной мебелью, но тщетно. Я подошел к двери, по-прежнему запертой, и какое-то мгновение пребывал в полном недоумении, но затем заметил узкую щель под дверью и рассудил, что Клитемнестра, вероятно, выбралась через нее.

Открыв дверь, я выглянул в коридор, по-прежнему освещенный мерцающими огоньками свечей сладких снов, но он также оказался пуст, поэтому я бесшумно прокрался к винтовой лестнице, проходящей по стене тепловой шахты в середине здания, и остановился, услышав тихие шаги по камню. Я постарался вспомнить, были ли у Клитемнестры на ногах сандалии, но не смог, поэтому дождался того, когда шаги достигли моего этажа, и шагнул вперед, зажигая фонарик.

Это был Чарльз, такой, каким его написала Бригитта. Полностью обнаженный, но без лица. Как это ни странно, в руке он держал кружку с горячим шоколадом. Чарльз вздрогнул от неожиданности, и какао пролилось на ступени.

– Почему вы выбрались с холста? – спросил я.

– Выбрался откуда? – спросил Чарльз, что было невозможно, поскольку у него отсутствовал рот.

Но тут я сообразил, что это вовсе не Чарльз, а привратник Ллойд, со всеми чертами, обыкновенно присущими лицу. И он был одет. Я опустил «Колотушку».

– Простите, – сказал я, – я принял вас за тонкий слой масляной краски.

– Тонкий слой чего? Впрочем, это неважно. Я могу вам чем-нибудь помочь?

– Я искал Клитемнестру. Величественная осанка, высокого роста, обнаженная грудь, густая зимняя шерсть – да, и в руке окровавленный кинжал.

– Нет, я ее не видел, – усмехнулся Ллойд.

– Вы уверены?

– Полагаю, такую я бы запомнил.

– Заметить ее может быть непросто, – настаивал я, – потому что если посмотреть на нее сбоку, она будет иметь толщину листа бумаги, а это уже не так бросается в глаза.

– Понятно, – с понимающим видом произнес Ллойд, и, если честно, его не в чем было винить. – Не поймите меня превратно, – добавил он, – но, похоже, у вас последствия наркоза.

Это было нелепо, о чем я и сказал.

– Выслушайте меня до конца, – продолжал Ллойд. – Исторические персоны, обнаженные по пояс, не отслаиваются от полотен, а вы бродите среди ночи по Дормиториуму голый, и это не очень-то разумно, вы не согласны?