Это положение очень подходит к российским условиям, особенно 1990-х годов. После гиперинфляции начала десятилетия российские власти начали, наверное, самый последовательный эксперимент ограничительной денежной политики в истории последнего времени, как мне уже приходилось писать (Дзарасов, 1997). Предложение денег было резко ограничено за счет зарплаты и бюджетников и занятых в частном секторе, пенсий и социальных пособий и других жизненно важных видов государственных расходов. В то же время никто не ограничивал бурный рост «демонстративного потребления» «новых русских». Используя т. н. «неинфляционные источники покрытия бюджетного дефицита», российское правительство начало выпуск государственных краткосрочных обязательств (ГКО), размещая их по немыслимо высоким процентам. Поскольку не существовало никаких других инвестиционных возможностей с равным или хотя бы близким уровнем доходности, то большая часть финансовых ресурсов и огромная доля самой денежной массы достались государству. В результате коэффициент монетизации (отношение денежного агрегата М2 к величине годового ВВП) в России упал до абсурдных 4,1 % в 1993 г. (там же, p. 83). Открытая инфляция значительно сократилась. Однако до декларированной цели – увеличения производства – было дальше, чем до начала ограничительной денежной политики. Рассмотрим рис. 3.1.

Рис. 3.1. Инфляция и спад в российской экономике в 1990-е гг.

Источник: рассчитано на основе данных – Госкомстат, 1999, с. 245.

Рисунок 3.1. показывает, что падение уровня открытой инфляции (выраженной через дефлятор ВВП) сопровождается не экономическим ростом, как следовало бы ожидать согласно неоклассической теории, а колоссальным спадом! (Можно было бы сказать, что цифры показывают значительное замедление годовых темпов спада, но следует помнить, что экономическая активность не может прекратиться абсолютно.) Этот парадокс объясняется важными последствиями ограничительной денежной политики. Социальная цена монетаристского «слива масла из двигателя» была ужасающей – задолженность по заработной плате достигла периодов в несколько лет, и бедность подскочила. Доля наличности в оборотном капитале предприятий резко снизилась, что привело к повсеместному распространению бартера. В результате упал совокупный спрос, усиливая общий спад.

Уроки развития денежной системы России очевидны. Когда деньги становятся столь редкими, как в России 1990-х, их замещают денежные суррогаты. С точки зрения теории денег российский опыт представляет большую ценность. Суррогаты появились в бесчисленных формах. Они выпускались федеральным Центром, региональными властями, банками, предприятиями и даже индивидами. Обобщив их природу, можно сказать, что эти документы представляли собой денежные обязательства различного рода, главная роль которых состояла в том, чтобы обеспечить обмен товарами, не прибегая к использованию реальных наличных денег. Например, одно предприятие поставляет свою продукцию другому, но получает в оплату не деньги, а вексель. Когда, в свою очередь, продавцу требуется приобрести что-либо, он расплачивается не деньгами, а тем же векселем. Финансовый институт, выпустивший вексель, выстраивает всю цепочку бартерных связей, в конце которой какое-то более успешное предприятие, наконец, платил наличными. В условиях значительного недостатка наличности долговые обязательства стали не чем иным, как суррогатными деньгами, децентрализованно выпускаемыми самими рыночными агентами. Этот источник предложения денег находился вообще вне влияния государства. Тем не менее, это было именно предложение денег, что является еще одним подтверждением того, что деньги создаются рынком, а выпускающие их банки являются лишь исполнителями воли рынка.

Наблюдалось даже такое интересное, хотя и весьма экзотическое явление, как обменный курс наличных и суррогатов, – товары имели одну цену в обычных деньгах и большую цену в векселях. Например, в 1997 г. машиностроительный завод «Северовежск» платил 2 млн. руб. суррогатами (т. е. на бартерных условиях) за тонну чугуна. Наличными ее цена на тот момент составляла только 700 тыс. руб. (Латынина, 1997). Этот эксперимент был очень болезненным для экономики и горьким для населения. В самом деле, с суррогатов не соберешь налоги, ими не выплатишь заработную плату или социальные пособия. В конце концов в 1998 г., когда государственная задолженность (в вышеупомянутых ГКО) достигла апогея, т. н. «азиатский» кризис способствовал дефолту российского правительства, оказавшегося не способным платить по своим обязательствам, и искусственная финансовая «пирамида» рухнула. Только после того, как кризис положил конец ограничительной денежной политике, началось оживление экономики в России.

Этот крайне негативный монетаристский эксперимент вызвал отповедь даже со стороны самого Милтона Фридмана, который протестовал против отождествления политики российских властей с его учением (Фридман, 1999). Тем не менее, урок истории (если таковой вообще существует) в данном случае вполне очевиден – предложение денег носит эндогенный характер. Если бы это посткейнсианское положение было вовремя усвоено нашими властями, значительный ущерб нашей экономике мог быть предотвращен и бремя нашего народа могло бы быть во многом облегчено.

Седьмое. Особый интерес для нас представляет концепция децентрализованного (индикативного) планирования, предложенная американским ученым А. Эйхнером. Основываясь на теории стоимости Сраффы, он сформулировал стоимостное условие роста, под которым понимается группа цен, возмещающих стоимость как текущих издержек, так и издержек расширения. Таким образом, совокупность надбавок на издержки определяет распределение в экономике инвестиционных ресурсов и величину совокупного спроса. Вот почему необходим социальный контроль над крупным капиталом. Он осуществляется в форме индикативного планирования. Отраслевые плановые комиссии, объединяющие представителей государства, управленцев фирм и профсоюзов, образуют основу этого механизма. Их целью является согласование таких ключевых параметров экономического роста, как цены, заработная плата и инвестиции. Правительство сводит вместе и обеспечивает макроэкономическую сбалансированность планов и решений отдельных компаний. В качестве вознаграждения за подчинение «плановой дисциплине» корпорации получают различные существенные привилегии, такие, например, как благоприятный налоговый режим, льготные кредиты, помощь в подготовке персонала и т. д.

Современный российский опыт не оставляет места для механизма спонтанной конкуренции, что подрывает неолиберальную теорию рыночного равновесия. Обосновываемое посткейнсианством естественное сочетание рынка и плановых механизмов представляется наиболее эффективным. Огромным преимуществом этой модели является ее соответствие историческому опыту и теоретическому наследию нашей страны, например, идеи сочетания плана и рынка, централизма и самостоятельности предприятий и корпораций.

Восьмое. Исходя из теории факторов производства и конкуренции за рабочие места, ортодоксия (мэйнстрим) считает безработицу, во-первых, добровольной, ибо не работают лишь те, кто требует больше своего трудового вклада, а во-вторых, положительной чертой саморегулирующегося рынка, поскольку позволяет держать заработную плату на уровне предельного продукта труда.