Много лет назад мы всей семьей любили выбираться к небольшой речушке, которая впадала в Одер. В месте нашего отдыха она изгибалась медленной дугой, а затем давала резкий поворот. Всякий раз мы с Карлом бегали к старому каменному мосту ловить лягушек, которых под горбом моста почему-то было стабильно много. В детские годы расстояния воспринимаются не так явно. Кто бы мог подумать, что от разложенных на траве вкусностей до того моста было аж два километра. Нам было всё равно. И вот в очередной раз мы отправились на ту речку — её названия я всё не могу вспомнить — и привычно расположились под деревьями. Через час стало скучно, и даже купание не спасало. Мы опять убежали к мосту. Когда лягушки были по двести раз пойманы и отпущены, Карлу вдруг захотелось побродить по камням, которых было немало вдоль течения реки. Помню, я кричал, чтобы он был осторожнее и что пора возвращаться. Вместо этого Карл продолжал ползать по камням и в итоге здорово навернулся. У него было что-то с ногой. Я тогда подумал, что это перелом и жутко перепугался, хотя позже врач назвал это очень сильным ушибом. Но из-за боли Карл не мог идти. И вообще ничего не мог. Он истошно вопил и, прежде чем я до него добрался, перебрал все известные ему тогда ругательства, коих было аж два. Подняв своего бедного маленького брата на руки, я протащил его все два километра на себе, без единой остановки, без посторонней помощи. Мне было тринадцать, ему — девять.

Всё это ясно встало передо мной, и я наблюдал, как посторонний, на то, что давно пережил. Потом я открыл глаза. Я лежал на боку на полу туалета, правая рука судорожно дрожала, взгляд не мог сфокусироваться. Я знал, что нужно сделать. Нужно вызвать рвоту. Иначе всё. Я попробовал отползти в сторону керамического трона, но вместо этого запрокинул голову и уставился на свет. Не доползти. Теперь уже плевать на приличия. Я подыхаю. Уловив это, я опорожнил желудок. Противное зрелище. Но это помогло дотянуться до пистолета и зажать его в руке, потому что меня будто дёрнуло током. Я отвернулся и снова отключился.

— Я не могу обещать…

— Зачем обещать? Просто будь рядом.

— Я и так рядом.

— Вспоминаешь, когда тебе нужно.

— Неправда. Хочешь, женюсь на тебе завтра?

— Да ну тебя. Что толку. Мне нужен друг.

— Ага. Но мне нужна вся ты, — ответил я, поцеловав её в лоб.

— Эгоист.

Мы с Эрикой лежали на кровати у нее дома. Родители уехали на неделю. Это была чудесная неделя. Но как она была давно.

Я очнулся от таких ярких воспоминаний. Или скорее от того, что дверь вот-вот кто-то выломает. Это за мной. Ну ладно, один я не умру. Незнакомец поймает пулю.

Я с трудом поднял дрожащую руку с казавшимся многотонным пистолетом и направил его на дверь. Глухой удар раз. Два. Дверь пролетела надо мной, а в пролете появилась тень и бесконечно много света. Я выстрелил наугад.

— Ты что, охренел?! — было выкрикнуто в ответ.

— Га-а-а… — протянул я и улыбнулся.

— Вставай, вставай, — сказала тень и потащила меня на руки, — Не, куртку оставим тут. Фу.

Сильные руки Ганса посадили меня у барной стойки, а сам он обежал её и вытащил бутылку. Сначала я не понял, что это. Но вторая бутылка пробила вкусовые рецепторы. Молоко.

— Пей, — сказал Ганс, заливая его по второму разу в мою глотку, — Давай, Лео, нельзя загибаться.

— Мен… отрав…, — пробулькал я.

— Да я понял, пей, — быстро ответил он.

Я лежал на спине и чуть позже смог слегка повернуться. На полу лежали те трое и бармен.

— Ты хорош, — выдавил я первую полную фразу.

— Спасибо, — бросил Ганс, — А теперь погнали.

Он схватил меня, как беспомощного котёнка, попутно захватив две бутылки молока. У самых дверей стояла машина, на которой он приехал. Ганс аккуратно положил меня на заднее сиденье, и я услышал отдаленный звук сирены. "Чёрт," — буркнул Ганс и быстро оказался за рулем.

Не знаю, была ли погоня. Не помню, сколько раз проваливался в бессознательное состояние. К концу поездки я смог сам держать бутылку у губ. Молоко лилось и в рот, и не в рот, и в общем всюду. Но я чувствовал минимум жизненных сил, и потому еще дышал. Ганс вытащил меня из салона в неизвестном гараже. Ляпнув, что сам могу стоять, я ступил на пол и упал. Он поднял меня и посадил в кресло.

— Посиди пока, — сказал Ганс и скрылся за дверью.

Я был в состоянии держаться в сознании и потому сидел и плавал в болотистом рассудке. Через минуту Ганс вернулся с человеком, глаз которого был закрыт массивной повязкой.

— О, и ему досталось, — произнес человек.

— Да, его отравили и хотели куда-то увезти. Или добить.

— Я скажу доктору, чтобы готовил капельницу, — ответил человек и ушел.

— Ну что, братец, — говорил Ганс, — Будем жить. Вертен теперь пират.

— Йо-хо-хо, — ляпнул я и отключился.

Мне приснилось, что я лечу с моста.

Получилось открыть глаза. Уже хорошо.

Я лежал на просторной кровати, и откуда-то сверху спускалась капельница, кончавшаяся в моей руке. Я чувствовал тяжесть в ногах и невесомость в остальном теле. Это странное ощущение. Я осмотрел комнату, в которой находился. Очевидно, я был у кого-то дома и, судя по всему, этим кем-то был Вертен.

В комнате, под самым потолком, висели часы, и я с апатичным видом наблюдал за минутной стрелкой. Через полчаса содержимое капельницы иссякло, и спустя еще две минуты в комнату вошел человек невысокого роста в коричневых очках и золотистой бородкой на подбородке.

— Как себя чувствуете? — спросил он, меняя капельницу.

— Непонятно, — ответил я.

— Так и бывает, — посмеялся он и ушел.

Еще некоторое время спустя зашел Вертен.

— Добрый день.

— Очень добрый, — ответил я, глядя на его повязку.

— Ну да, — сказал он, заметив это, — Нам не повезло. Бранн пошел в атаку первым. Это война.

— Я заметил. Что стало с городом? Где полиция вообще? Знаете, как пришли за мной? В кафе! Выгнали всех людей и хотели брать. Что не так с этим городом?

— Ха-а… — протянул Вертен, — Всегда так было. Последние десять лет точно.

— Ну да, как раз тогда, когда меня не было, — перебил его я.

— Людям не важно, что происходит, пока их не трогают. Пока у каждого есть дом, еда, семья. Они сидят и делают вид, что кроме их четырех стен вокруг ничего нет. То, что происходит вокруг, — это вообще не про них, не их дело. Мы невольно создали поколение амёб-эгоистов. Дальше будет то же.

— Я догадывался. А полиция?

— Здесь не сильно сложнее. Коррупция. Десятки тысяч долларов в месяц уходят на это. Нас не трогают, а если бы и тронули, не оправились бы потом от удара. Полиция занята мелкими и средними делами. В крупные не лезут.