– Отпустите меня, изверги! – верещал Клим, пытаясь укусить Артаусова за плечо. – Я передумал!! Я не хочу!!

– Вот же дурак! – усмехнулся директор. – Неужели твои кривые ноги тебе дороже безумной славы и огромных денег?

– Да! Да! Дороже!

Клим заплакал навзрыд, и Артаусов, посчитав, что клиент уже морально готов к операции, несколько ослабил хватку, но Клим тотчас ударил его коленом в пах и в безумном порыве кинулся к двери. Ударом кулака он вышиб стекло, и в тот момент, когда автобус круто свернул к больничным воротам, рыбкой выпрыгнул наружу.

Спустя двое суток Клим вяло двигался по пыльной, усеянной камнями площади автостанции. Догорал закат. За ржавым прилавком торговала яблоками полная женщина. Никому ее товар не был нужен, женщина об этом знала и потому не обращала внимания на то, что ее яблоки облепили мухи. Два мужика, сидя на автомобильной покрышке, с аппетитом ужинали зеленым луком, запивая его водкой из пластиковых стаканчиков. Клим посмотрел на них с завистью, сглотнул слюну, но подойти к застолью не решился.

– Я ищу могилу своего деда, – сказал он торговке яблоками. – Моя мать депутат Государственной думы…

Женщина лузгала семечки и искоса смотрела на Клима. Черная семечковая шелуха налипла ей на передний зуб, и казалось, что его нет вовсе и зияет черная дыра.

– Иди отсюда! – вдруг звонко и ненавистно произнесла женщина, громко сплевывая под ноги. – Видали мы таких! Жулик!

Клим пошел по узкой дорожке меж покосившихся заборов, за которыми яростно, до хрипоты, лаяли собаки, и их слюна разлеталась во все стороны горячими брызгами. Центральную площадь Клим пересек торопливыми частыми шажками, поминутно оглядываясь и с усилием заставляя себя не сгибать в коленях ноги. К редакции он приближался затаив дыхание, и ему казалось, что стук его сердца, подобно колокольному звону, разносится по всему поселку. Клим подергал ручку, но дверь была заперта. Окна почему-то были заколочены досками крест-накрест. Как ни пытался Клим увидеть что-нибудь сквозь стекло, так ничего и не увидел.

Стемнело совсем. Откуда-то доносилась музыка. Клим пошел на ее звуки, как заблудший в тайге путник идет на свет одинокого костра. Приблизившись к дверям «Алика», на которых туда-сюда каталась девушка, Клим остановился, раздумывая над тем, чем он рискует, если зайдет внутрь. Выяснилось, что ничем. Дождавшись, когда девушка на двери качнется в фазу «открыто», Клим зашел внутрь и остановился, чтобы глаза привыкли к сумраку, а легкие – к табачному дыму.

– А это еще кто? – раздался откуда-то из угла голос.

Клим повернул голову, и в его душе начало что-то ностальгически размякать. За столом, навалившись на него локтями, сидели Подлый Шакал, Заяц, Стакан, Бутылка и, конечно же, Кабан. Ноги сами понесли его к столу. Кто-то пошел к амбразуре за бутылкой, и рядом с Кабаном оказался свободный стул. Клим сел. Кабан, не глядя, придвинул Климу стаканчик с чем-то пахучим и спросил:

– Вернулся?

Клим выпил. Ему налили еще, и он выпил еще. По мере того как он краснел и глаза его начинали шевелиться независимо друг от друга, его узнавали все больше и больше. Наконец Подлый Шакал огласил:

– Братва, да это ж нефтяник!

Бутылка немедленно схватил Клима за ворот рубашки, но Кабан негромко рыкнул:

– Не трогайте его! Он не виноват. Нашу нефть опаринские перекупили.

Клим глупо заулыбался и закивал головой.

– Смерть опаринским, – предложил кто-то.

Откуда-то сверху на стол спустилась очередная бутылка. Клима качало из стороны в сторону, и ему казалось, что стол оживает, будто выходящий из наркоза злой хищник.

– А где… – спросил Клим у Кабана, но забыл фамилию редактора и, обмакнув указательный палец в стакан с пойлом, начал выводить на столе каракули. Кабан догадался.

– Редактор? Его в психушку увезли.

– За что?

– А он всех своих уволил и начал в газете давать какой-то бред. Мы читали – ни слова не поняли. Быр-мыр-кыр… Так иногда Васек говорит, когда слишком много выпьет. Да, Васек? – И Кабан весело потрепал по затылку Подлого Шакала.

Стол ожил и начал, как муха, чистить свои ножки. Лампочка под потолком закачалась. Прямоугольная амбразура приняла форму сердца. «Вот бы о чем в книжках писать!» – с жалостью подумал Клим и выпил из стакана Кабана.

– Смерть опаринским! – снова выкрикнул кто-то, но на этот раз громче.

Его тотчас поддержали:

– Смерть! Смерть!

Все посетители кафе мгновенно превратились в ополченцев. Кабан воинственно взревел и опрокинул стол. Стакан вместе с Бутылкой принялись выдирать из него ножки. Амбразура закрылась толстой броней. В стену полетела посуда.

– Смерть опаринским!!!

Клим даже не почувствовал, как с потоком добровольцев оказался на улице. На его глазах формировались роты, батальоны и полки. Замелькали над бритыми головами ножки столов и стульев, палки, цепи и доски.

– Держись, братишка! – сказал ему кто-то на ухо, но Клим не внял совету и рухнул на землю. Какое-то время он пытался догонять уходящее войско на четвереньках, как служебная собака, но скоро выдохся и упал под кустом.

Сколько он там пролежал – не знает никто. Но когда он открыл глаза и посмотрел наверх, то увидел звезды, большие-пребольшие, как капли пота на лбу у банщика. Клим поднялся на ноги, постоял немного, удерживая равновесие, и поплелся по темной улочке. Несколько раз он сбивался с пути, возвращался обратно, но не сдавался и снова шел к своей цели.

Калитка была закрыта со стороны двора на крючок, но Клим снял его кредиткой, просунув ее в щель. Он поднялся на крыльцо, постоял там немного, погладил себя по голове, откашлялся и постучал в дверь. В окне вспыхнул свет, по белой занавеске скользнула тень. Клим услышал шлепки босых ног. Дверь чуть приоткрылась, и со двора в образовавшуюся щель беззвучно и ловко шмыгнул мокрый, нагулявшийся по росе кот. Дверь распахнулась шире, и Клим увидел перед собой Таню. Она стояла перед ним босая, в белой ночной рубашке на тонких бретельках. Девушка показалась Климу невероятно красивой.

– Привет, – веселым голосом произнес он. – А я уже вылечился.

Таня смотрела на него так, будто не узнавала. Потом подняла руку, как если бы хотела поправить скошенную подушкой прическу, и влепила Климу пощечину. Ее ладонь была в соприкосновении с его щекой всего мгновение, но звон и жар долго не проходили.

– Пошел вон, подонок, – тихо шепнула Таня и закрыла перед носом Клима дверь.

Клим так и сделал. Он выбрался на улицу и побрел под уклон, но не потому, что это направление его чем-то привлекало. Просто вниз было идти легче, и Клим уподобился старой автомобильной покрышке, спущенной с горки. Так он брел долго почти в кромешной тьме, спотыкаясь о заструги из высохшей глины, пока не вышел в степь.