– Нет, сэр. Такое бывает часто.

– Ты сможешь узнать его голос? – Я внимательно смотрю на Винсента. – Если снова его услышишь?

Винсент колеблется; нет, связь была плохой.

– Но он назвал себя.

– Назвал себя?

– Так точно, сэр. Сказал, что он – следователь, ведущий это дело. Детектив-инспектор Росс Блэкли.

Мимо нас проходит в другую палату медсестра, гремя поддоном со стальным инструментом. Бекс потирает лицо. Я поворачиваюсь к Винсенту.

– Блэкли. Это моя фамилия.

– Твою ж мать… Простите, сэр.

– Голос был похож на мой?

– Не очень, сэр. – Винсент кусает губу. – Прошу прощения, сэр. Связь была плохой, и я тогда не знал, какой у вас голос.

– Так какой был тот голос?

– Обычный. С лондонским акцентом, насколько я мог определить. Приглушенный.

– Как будто этот человек старался изменить свой голос?

Винсент медленно кивает.

– Возможно, сэр.

Я смотрю на часы.

– Охренеть… Как долго ты отсутствовал?

– Ну, где-то три четверти часа.

– Кто-то потрудился удалить тебя отсюда на полтора часа. То есть остается еще сорок пять минут для того, чтобы он появился.

Я приказываю Винсенту занять место так, чтобы его не было видно, и следить за всеми входящими, включая медицинский персонал. Затем отвожу Бекса в нишу, заставленную треногами с капельницами.

– Сколько человек знали о вооруженной охране?

Бекс нервно переступает с ноги на ногу.

– Заявление для прессы я не давал.

– Кто сейчас находится в участке? Мне нужен список.

– Нужно будет покопаться, – говорит Бекс. В его голосе звучит неуверенность.

– В чем дело?

– Я и так уже задействовал все возможности.

Я разворачиваюсь, собираясь уходить, затем говорю:

– У меня начинает складываться портрет этого человека. Он достаточно умен, чтобы изменить свой голос. Он знает, как лучше всего позвонить охраннику, чтобы тот ничего не заподозрил. И я готов поспорить на свой дом, что, когда мы проследим звонок, окажется, что он был сделан из пустого кабинета.

– Он также достаточно умен, чтобы избить Кристал, обыскать квартиру и не оставить никаких следов.

– Однако он ее не прикончил. Почему? – Я делаю паузу. – Меня это просто бесит. Пока что он постоянно на шаг впереди нас. Нам нужно начать действовать. Я хочу подготовить для него сюрприз. Свяжусь с Джерри Гарднером. Мы выпустим обращение. Я хочу заявить по телевизору о том, что полиция разыскивает Джавтокаса, что он опасен и у него могут быть сообщники.

– Вы в этом уверены, сэр? – Бекс говорит еще тише. – Гарднер свяжется с Управлением профессиональных стандартов, чтобы выяснить, кто сделал этот звонок.

Я задумываюсь. Меньше всего мне нужно, чтобы налетело УПС с массой самых разных неудобных вопросов. Таких, например, как «что я могу вспомнить».

– Нам нужно рискнуть. Ничего лучше мне в голову не приходит. А ты пока что проследи, кто пожалует в гости в ближайшие сорок пять минут – и не важно, кто.

Кажется, Бекс собирается что-то сказать, но передумывает и чешет ногу.

Винсент занял место в углу, где убийца, если тот придет, его не увидит. Он автоматически перешел в режим вооруженного охранника; глаза погасли, словно машина, ждущая, когда ее включат, или ружье, ждущее, когда из него выстрелят. Я оставляю их с Бексом наблюдать за палатой и спускаюсь на лифте в приемное отделение.

Неужели я тоже машина, которую не отключили должным образом? И какая-то моя частица, этот Р., знает правду? Я погружаюсь в глубины сознания, пытаясь связаться с ней – с ним. Это подобно молитве. Отправить послание кому-то невидимому, кто может не ответить, может никогда не ответить, а может быть, его даже не существует.

* * *

Вести машину проще, чем я ожидал. На главных дорогах снег под колесами превратился в мокрую кашу, а поскольку я направляюсь из центра, большинство машин едет мне навстречу за воскресными покупками. После «косячка» у меня кружится голова, но никаких новых воспоминаний не пришло. И никаких посланий от Р.

Решив, что уладить проблемы с головой поможет еда, я заглядываю в кафе быстрого обслуживания и покупаю сэндвич с курицей. Остановившись рядом с домом Джерри, вскрываю картонную упаковку и разрываю целлофан.

Дом Джерри стоит на углу, большой для этого района, просторный и гостеприимный, с обширным садом, загибающимся вдоль фасада. С моего места он просматривается до двери черного входа, где я любил играть в детстве. Там устраивались футбольные матчи с участием молодых полицейских, приходивших выпить и поесть барбекю. Иногда Джерри присоединялся к нам погонять мяч, и он относился к этому серьезно, громко выкрикивал счет и упорно боролся за мяч со всеми, даже с женщинами. Пирушки у него дома – раз в два месяца – вошли в традицию Управления столичной полиции и собирались до тех пор, пока мой отец не уволился, а затем в них как-то выдохлось веселье. Я до сих пор скучаю по этим воскресным встречам. Сейчас сад словно накрыт белым ватманом, и я вижу на снегу следы собаки, которую выпускали погулять: петляющие черные тире и точки.

Кто-то знает, чем я занимаюсь, кто-то позвонил и назвал мое имя. Это меня пугает. Мне нужен человек, которого я помню и которому верю, и кто подойдет для этого лучше Джерри Гарднера? Но я выхожу из машины не сразу. Какое-то время сижу и гадаю, почему меня опять охватил необъяснимый страх.

Неужели за мной следят даже сейчас? Я оглядываю улицу в обе стороны. Все сидят по домам, наслаждаются воскресным обедом. Большинство машин все еще увенчаны снежными шапками, то есть с ночи ими не пользовались.

Внезапно до меня доходит, почему я тяну время. Никаких зловещих причин нет: я волнуюсь из-за предстоящей встречи с Изабель после нашего телефонного разговора вчера вечером, гадая, не сказал ли я чего-нибудь лишнего.

Собираясь с духом, произношу вслух:

– Всё, хватит трепать себе нервы!

Кладу руку на ручку двери. Но как раз в этот момент распахивается входная дверь, Джерри выскакивает из дома, ныряет в свой «Вольво-50», сдает задом на улицу и уносится прочь, проскальзывая по укатанному снегу. Я завожу «Хонду» и следую за ним.

Если он решил в последнюю минуту купить что-нибудь к обеду, неподалеку на главной улице три супермаркета и два несетевых продовольственных магазина. Пожалуй, будет проще переговорить с ним в торговом зале, чем дома, в присутствии его дочерей. Мне нравятся Эмма и Гейл, они живые и смышленые девочки, но я еще не готов встречаться с новыми людьми, знающими обо мне то, что сам я не помню.