Дверь открылась, и в комнату упал слабый свет. Потом вошёл кто-то невысокий. Свет дрожал вокруг него, но лица я разглядеть не могла.

— Я укладывала на обе лопатки громил и повыше тебя, коротышка! — заявила я. — Так что берегись!

Незнакомец закрыл дверь, и комната снова погрузилась во тьму. Я услышала шорох ткани. Потом чиркнула спичка. Огонёк опустился на фитиль свечи в руке ночного гостя, и я наконец увидела его лицо.

Я шагнула ближе:

— Что ты тут делаешь? Ужин давно закончился.

Яго держал в руке тёмный капюшон. Он хотел что-то сказать, но, похоже, не находил слов.

— Ах ты милый оборвыш! — Я взяла у него капюшон и надела. — Ты принёс мне это, чтобы я не мёрзла холодными ночами. — Я зевнула. — Который час?

— Девятый.

— У меня выдался такой ужасный день, да ещё и с тобой толком не удалось поговорить, поскольку ты помог этому гнусному санитару заткнуть мне рот.

— Мне жаль, что так вышло, — смущённо сказал он. — Такая уж у меня работа. Если бы я ему не помог, они могли бы решить, что я делаю тебе послабления. А теперь слушай…

— Отлично тебя понимаю. А знаешь, когда этот шут гороховый отпустил меня, мне показалось, что я видела в коридоре свою подругу. Но нет, не может быть…

— Да помолчишь ты хоть секунду, Трещотка?! У нас мало времени.

— Для чего? — спросила я несколько обиженно.

— Я пытаюсь вытащить тебя отсюда!

Я ахнула от потрясения и восторга:

— Когда?! Сегодня?!

Яго присел на корточки, достал связку ключей и стал подбирать ключ к моим кандалам. Вскоре я была свободна. Яго встал и протянул мне немытую ладошку. И мы пожали руки.

Двадцать минут. Столько у нас было времени. Двадцать минут, чтобы сбежать из застенков. Ключи от чёрного хода и ворот на заднем дворе висели на крючке в комнате сторожа. Строго каждый час он брал эту связку и проверял, надежно ли заперты все двери и ворота. Всё остальное время он дремал за столом.

Яго дождался, пока голова сторожа склонилась на грудь, и мастерски стащил связку ключей. Но через двадцать минут, когда часы в его комнате пробьют девять, сторож проснётся. И если он обнаружит, что ключи пропали, то поднимет тревогу.

— Второй попытки у нас не будет, — сказал Яго, когда мы на цыпочках вышли в коридор. — Так что не отставай.

— Ни на шаг не отстану, — кротко пообещала я.

На стенах в сыром коридоре висели канделябры, в некоторых из них горели свечи. Мы шли быстро, крики и стоны душевнобольных заглушали почти все звуки. К счастью, у Яго оказался чуткий слух.

Когда мы дошли до конца коридора, мальчик жестом велел мне остановиться, осторожно заглянул за угол и тут же отшатнулся.

— Старшая санитарка! — прошептал он. — Чёрт, мы пропали!

Бедняга побледнел как полотно (как бледно-коричневое полотно, учитывая цвет его кожи). Выказав смекалку, которой позавидовал бы и закоренелый вор, я бросилась к ближайшей двери, отодвинула засов и скользнула внутрь.

Яго быстро запер за мной дверь. Изнутри я слышала, как начальница распекает его за то, что он шатается по коридорам вместо того, чтобы драить кастрюли.

Палата, где я оказалась, была погружена во мрак. Я вжалась в угол, глаза постепенно привыкали к темноте. Я не подумала, что врываться в камеру — или палату? — к сумасшедшему может быть опасно. Просто не успела.

Когда глаза немного привыкли к темноте, мне удалось разглядеть, что на кровати у дальней стены кто-то лежит. Я слышала ровное дыхание — должно быть, обитатель палаты спал. Но тут за стеной раздался резкий вопль — и вот пациент уже не спит.

Зазвенела цепь. Кто-то ахнул. А потом раздалась песня без слов. Красивый, мелодичный напев, казалось, вползал мне в уши и пробирал до печёнок. Было в нём нечто прекрасное и незабываемое.

— Мммм-мм-мммм-мм, — напевала женщина.

Я шагнула ближе, стараясь не делать резких движений. Тут мрак вокруг неё словно бы немного рассеялся, и я смогла разглядеть певунью. Ужасное зрелище открылось мне. Длинные волосы, спутанные и грязные, падали ей на лицо. Ночная рубашка, должно быть, когда-то была белой, но теперь от белизны остались одни воспоминания. Босые ноги были черны от грязи. Женщина сидела, обхватив себя руками. Вдруг она перестала петь, подняла голову и по-волчьи принюхалась.

Я попятилась обратно в угол. Нет, не страх заставил меня отступить. Какое-то другое чувство, которое я не могла ни назвать, ни объяснить.

— Привет, дорогая, — тихонько сказала я.

Она отпрянула, зазвенев цепью.

— Я не сделаю тебе ничего плохого, — прошептала я. — Я слушала твое пение все последние тринадцать дней, и это было очень здорово, не считая того, конечно, что порой сводило с ума. У тебя удивительно приятный голос для умалишёнки.

— Мммм-мм-мммм-мм, — снова затянула она.

Тут дверь открылась, и на пороге появился Яго. Я бросилась ему навстречу. Но женщина продолжала петь, и её песня едва не заглушала наши голоса.

— Чуть не попались, — сказал он. — Неожиданно заявилась какая-то важная шишка из попечительского совета, вот и поднялся переполох. Идём, времени мало.

— Пока, — шепнула я певунье.

Когда я вышла из палаты, Яго, снова задвинув за нами засов, потащил меня бегом по коридору, за поворот и до самого конца, где оказалась чёрная лестница. И там этот мальчишка сделал нечто совершенно неожиданное: вложил связку ключей мне в руки.

Морщины недоумения проступили у меня на лбу:

— Ты что, не пойдёшь со мной?

Он пропустил вопрос мимо ушей.

— Спускайся, — сказал он, — и иди по коридору к восточному выходу. Он отпирается вот этим ключом. Потом быстро пересеки задний двор — ворота отпираются этим ключом — и дуй во все лопатки!

— Но если ты вовремя не вернёшь ключи на место, сторож поднимет тревогу!

— На это всё равно уже нет времени, — отмахнулся он. — Я поднимусь наверх, устрою переполох и сам позвоню в колокол, чтобы сбить их с твоего следа.

— Почему ты помогаешь мне?

— Потому что тебе здесь не место.

Я быстро обняла маленького оборвыша и бросилась вниз по лестнице.