– Любишь кино?

Господин Горечавкин не ответил, но улыбаться перестал.

Однако, просмотрев запись своих действий в кабинете Всеславина, почему-то заухмылялся вновь.

– Что смеешься? Понравилось?

– Опоздали вы, девушка, со своим кинофильмом. Чуть-чуть бы раньше вам подоспеть.

– Правда? Вот досада! Ну что ж, раз тебе неинтересно, придется Тамаре Львовне показать. Пускай знает, какой сюрприз Витю ожидает. И чьими стараньями…

Легкая ухмылочка на физиономии Сени осталась, но взгляд посерьезнел.

– Так это она, что ли, тебя… прикупила?

– А это не твое дело. Ну что, поговорим или будем в молчанку играть?

– Смотря какая тема.

– Да ничего глобального, Сеня. Маленькое, невинное уточнение. Помнишь, с год назад музей почистили?

Если бы я знала, что одно упоминание этого случая произведет такой ошеломляющий эффект, я бы, не размениваясь на пустяки, начала прямо с этого.

Бедный Сеня побледнел, сжался, а на лице его теперь не только не сияла улыбка, а выражение его было таким, как будто он уже слушает приговор.

– Так помнишь? – давила я.

– Не знаю… может быть.

– То-то же. Не знаю. Зато я знаю. Картины поделили Мазурицкий и Всеславин. Так?

Сеня глядел на меня во все глаза. Подоплека моего вопроса, названные фамилии и все в целом, что подразумевалось в качестве подтекста, по-видимому, настолько не вязалось в его сознании с легкомысленным образом лохушки Анжелы, что он не знал, что и думать.

Но я не сбавляла темп:

– Так или нет, я спрашиваю?!

– Ну так… так. И что из этого? Тебе чего надо-то?

Вот. Вот это уже лучше. Это уже похоже на то, как мошенники должны разговаривать с частным детективом Татьяной Ивановой. А то разошелся тут… На моей личной территории мне же хамить? Да не родился еще такой!

– Чего надо мне, говоришь? Да ничего особенного, я ведь сказала. Небольшое уточнение. Среди прочего там рисунок был. Дюрер. Альбрехт. Был? Был, я спрашиваю?!

– Не знаю… кажется, был.

– Так вот, родина хочет знать, кому он достался. Мазурицкому или Всеславину?

– А я почем знаю?

– Сеня, не тупи. Ты что, хочешь до конца своих дней здесь сидеть? Или желаешь, чтобы я запись Тамаре показала?

Вот это была ошибка. Ошарашенный Сеня про запись и позабыл уже, так что я легко могла бы сделать его на одних, что называется, понтах, но – что тут поделаешь? – верно подметили древние, язык мой – враг мой.

Сеня, которому столь предупредительно напомнили о записи, моментально сориентировался и начал торг.

– Ладно… я скажу, – медленно проговорил он. – Но видео останется у меня.

– Семен Петрович, мы, кажется, не понимаем друг друга. Оглянитесь вокруг. Вы видите здесь своих друзей, родственников, родных и близких? Нет? Кажется, нет? Нет. Вы сейчас на моей территории и в полной моей власти. Я диктую условия. Вы не сможете не только позвонить куда-то, но и даже произвести какое-нибудь дурацкое действие, например, закричать. Я немедленно вырублю вас, извините за выражение, а это больно. Да и не нужно. Мы ведь интеллигентные люди. Любим искусство. Мы всегда можем договориться, не правда ли? Информация, которая мне нужна, – это информация второстепенная, незначительная, ни на что не влияющая. А между тем в обмен на нее я избавляю вас и в особенности ваше уважаемое руководство от неприятнейшего сюрприза.

– Нет никаких гарантий… – не сдавался Сеня.

– А мое слово? Слово честнейшего в этом городе частного детектива, всю волю и энергию положившего на то, чтобы торжествовала истина.

В ответ Сеня только саркастически улыбнулся.

– Понятно. Сейчас вы не готовы к сотрудничеству. Что ж, возможно, через несколько дней ваше настроение изменится. Желаю приятно их провести. Вода в кране, разносолов, уж извини, для тебя у меня здесь не припасено. Телефон и прочее сам отдашь или применить силовое воздействие?

Я начала подниматься с кресла, и, похоже, Сеня понял, что я не шучу.

Несколько секунд он напряженно соображал, ничего мне не отвечая, потом спросил:

– Зачем это тебе?

– Тебя не касается.

– Сотри файл.

Я немного подумала и… согласилась. Да, согласилась. А что такого? Не держать же мне, в самом деле, здесь этого ублюдка до скончания века. Сама я ничего не теряла, ведь видео в любой момент можно было снова перекачать из памяти горошины, а Мазурицкий и компания ничего не получали.

В отличие от предыдущего варианта, когда Сеня требовал отдать запись ему, этот меня вполне устраивал, и я решила сэкономить время.

Добравшись в меню до строчки со словом «Удалить», я подошла к Сене и сказала:

– Вот. Можешь сам нажать. Но сначала – информация. Кто взял Дюрера?

– Всеславин.

– Это изначально было распределено?

– Нет. Рисунок шел в нагрузку, его не заказывали, и они с Вовой долго рядились, кому что достанется. Всеславин вел себя вообще странно. Сначала сразу закричал: «Дюрера мне!» – потом отказался… Затем опять вроде захотел. Ну, в итоге ему и досталось. Все?

– Все.

Я поднесла планшет под руку Сени, и он с размаху ткнул пальцем в кнопку на экране.

– Приятно было познакомиться, – проговорила я, провожая гостя до входной двери.

Могла бы и промолчать.

Сеня остановился и, слегка повернувшись, недобро глянул из-за плеча, как сглазил.

– Ну и хитрая ты… Лиса.

С тех пор я больше не встречала этого человека, но до сих пор благодарна за то, что прощание наше обошлось без мата. Вот что значит быть причастным к вечным ценностям.

Сеня ушел, а я осталась размышлять над услышанным.

В этой квартире у меня не было под руками кофейных зерен, а сделать глоточек-другой бодрящего напитка не помешало бы. Но я дорожила временем. Все существо мое кричало, что разгадка где-то здесь, уже совсем близко, и мне не терпелось поскорее добраться до нее.

Итак, Дюрера все-таки забрал Всеславин.

Для чего? Чтобы копию втюрить лучшему другу, а подлинник оставить себе? Или наоборот? Кто знает, может быть, к тому времени, когда настало время благодарить, на Дюрера уже нарисовался покупатель, и ушлый Владислав Викентьевич, не желая сплоховать ни там ни там, захотел и сделку заключить, и друга отблагодарить. И все это с помощью одного и того же рисунка.

Конечно, тот факт, что Леонид принес на продажу копию, склоняет нас к первой версии. Но и вторая тоже может иметь место. События отстоят друг от друга по времени, и кто знает, что там могло произойти в промежутках. Может, как раз в том, что Всеславин продал кому-то поддельного Дюрера, а потом картина каким-то образом оказалась у Леонида, – может, как раз в этом и кроется основной мотив?