себе людей низкого социального слоя, которые, при знакомстве с людьми, бывшими выше их по культурному или материальному положению, эту разницу в уровне старались сразу же преодолеть. От чего и вели себя так по-хамски, панибратски. Эта была их, своего рода, природная защитная реакция. Всё равно, что пёстрая раскраска бабочки «Павлиний глаз» или устрашающая поза жабы или богомола. В действительности, стоило только поближе с ними познакомиться, как оказывалось, это были вполне себе обычные люди, со своими страхами и комплексами.

За время этой короткой паузы Серёга и сам понял, что он несколько переборщил с шутками и рифмами:

— В подвале я кантуюси. Чярез два дому отсюдава.

— Это там, где наш ЖЭК, что ли? — сразу же вернулся к разговору Ропотов.

— Ага. Тамась.

— В подвале-то, наверное, теплее?

— Тю! — оживился лицом Серёга. — С каких это хренов собачевых тама тяплее? — уставился он на Ропотова.

Алексей опять впал в ступор, не зная, как и чем тому ответить.

— Колотун такой же, как и вязде, на, — продолжал Серёга. Кабы не я, совсем помёрли бы с холодуги.

— А зачем тогда в подвале?

— Ха! А кто ж это мне, милый, квартирку-то выдялить? Это вам, московичам, тута хорошо. Вы у сябя дому, чай. А я сюдаси из голодного волчяго края, мля, два году уж как приехалси. На заработки, ядрён-ть. За деньгой за длинною.

— Это откуда же… из волчьего?

— Даляко, от сюды не видать, ёпть… Тамбов, милый… Тамошния мы. Моршанский район, на, посёлок Большая Кашма… слыхал такая? — произнёс Серёга.

Была в этих его словах, хоть и гордо, хоть и громко и чётко произнесённых, не то тоска по своей малой Родине, не то стыд за неё. Да и что удивляться: все, кому говорил он здесь о своём родном посёлке, не то что бы не слышали никогда о нём, но, напротив, название тех мест пробуждало у них только смех, глупые шутки-прибаутки да сочувствие. А у него — у Серёги — потом долго после этого во рту стояла одна только горечь.

— Не слыхал, — вполне себе серьёзно ответил Ропотов, и произнёс следом, — так ты, тамбовский волк, получается?

— Хе-хе, да уж, волк… тольки волкáм тамбовским жраться уже давно там нечяго, вот и подалиси эти волкú, кто кудась. Кто — в соседнюю Воронежу, кто — в Бялгородчину, кто — на Кубань — тама, шо ни говори, тяпло, тама и до морю рукой подати. Полно наших у Питер едуть, ну а в основном усе, как я, вот, сюдась, в Москву. Москва — она большая, мля, места усем здеся до хрена!

— Так ты в ЖЭКе и работаешь? Сварщиком?

— Угу. Сварщиком, мля! Сварить супу только сяйчас сябе ня можу — не из чяго. — Серёга запрокинул вверх голову и с шумом выпустил воздух из лёгких, отчего получилось что-то наподобие глухого смеха да клубы расходящегося в стороны пара.

Он продолжал:

— Нас там четверо в коморке, в подвале у этом сяйчас живёть: я и ещё троё… чурбанов узкоглазых… Они ничяго не умеють, мля, кроме как на рогачах3 быть, токась лопатыми да ломáми махати. И по-нашему почти не гутарять, мля… Спати ложуси, сука, и не знам, проснуси я завтра, аль зарежуть мяня ночью.

— Да ты чё?

— Чё-чё, через плечо, ёпть… Они ж, сука, заодно все, их трое, а я один… Мне как сварщику дяньгов больше полагаласи, и халтура завсягдась есть. А этим — так, грόши одни платять, да и то — вяртай потом взад половину. Вот и завидовались они мне всегда, суки. Лопочуться, мля, по-своёму, лыбяться, а я-то понимаю, шо про меня худая говорять, ёпть… А сяйчас — вона как — волчье время пряшло. Кажный на другого волком глядить. Кто первым моргнёть, того — хопа — и слопають… Эх, сяйчас бы домой, у посёлок наш. У домẏ-то у нас печка тёпла… Да у нас и с голодухи ты ня помрёшь ня в раз. Жратвы завсягда до хрянищи! Картохи одной, почятай, двадцать мяшков на зúму. И это тока сябе, на прокорм и в землю садить… А ящё морква, свекла, репа, капуста… Всё мне дом родной сниться да мамка моя у нём… Эх, Лёх, Лёха!

— Так, может, давай я тебе ключ от Никитича квартиры отдам, и живи здесь, пока всё не успокоится, — предложил Ропотов.

— Ключ?.. Ну, давай ключ, — быстро согласился Серёга, интуитивно следуя пословице из его детства: «Бьют — беги, дают — бери».

Ропотов протянул ключ. Серёга также быстро убрал его в карман брюк.

— А семья что? У тебя там осталась, в Тамбове?

— В Тамбове-то? Да, осталася. Мамка старыя, больная, да сяструха с двумя чикунами4 — они там усе вместе и живуть, в одном домẏ.

— А жена, дети? Есть?

— Жана… жана, мля, быласи, да сплыласи. Пока я тама в сязо на шконке парилси, она, сука, со мной развеласи, мля, и к другому сбёгла. И дочкẏ с собой забрáла. Двенадцать Нюрке моей ужо… Не! Двенадцать это давеча былό. Тринадцать, значиться, уже, о! В октябре, значить, сполнилось, Нюрке-то моей, да… В Краснодаре сяйчас они. Тама живуть тяперича с новым папкою, мля. А мужик тот… пидр залётный… я ягό даже не вядал ня разу. А повядал бы, убил, суку… И когда она, тварь, тока успела-то с им?

— Так ты сидел?

Серёга пристально посмотрел на Ропотова:

— А чё… зассалси? — он при этом прищурился, слегка выставил вперёд нижнюю челюсть и немного оскалил зубы. И тут же заржал во весь голос, как конь. — Не боись, ёпть, Лёха, не сядел я, мля. Соскочилси… Да просто не было у них на Клёпова Сярёгу нячяго! — он широко развёл руки. — Паровозом пошёлси, на. За коряшόм5 своим. А кόряш мой — вместе с им в школе училиси — да я ягό делов вообще не касалси. Мне насрать! Бухали мы с ним тока вместе, да и то редко в посленне время… Его Лёхой, кстати, как тябя, звали-то. Ха! Зашибись, мля… Ну, вязуха мне на Лёх!.. А Лёха мой — красава, ёпть, он ларёк, слышь, грабанул и мне, сучара, потом товар на хазу притаринил, прикинь, да? Подстава, на, реальна подстава! Типа, пуся у тябя тута поляжить. Туды-сюды, мямлить, сука, стал что-то про бабу про евойную, шо она, типа, если найдёть, на, то ямẏ, могить, потом хана буить. Ну, я, дурак, и оставил, на, у сябя. Ключ ямẏ, прякинь, от сараю сваго дал. Сам. Слышь? Ваще!.. А он