— Так у тя, чё, Лёха, и тачка имеяться?

Ропотов кивнул, не спуская с Серёги глаз. Если он в нём ошибся, то выражение лица, первые слова, интонация Серёги могли бы выдать в нём коварство. Именно этот момент — момент истины — был так важен для Ропотова.

— Тачка… — Серёга снова качнул головой, а губы сложил уточкой. — Усё-то у вас есть, у москвичёв… Эх, была б у мяня тачка, я бы тут ня сидел сидьням, давно бы домой ходью8 дал… Да вот тока, мля, я и не водил-та никадася. Ня машины, ня прав у мяня и не былό. Прякинь, да? Тридцать семь годόв прожилси, а водить так и ня научилси… Помню, на соседском запоре — у дядь Миши в саду стоялси, ушастый такой, хе! — как-то раз попробовалси, так чуть не угробил ягό. В яблоню въехалси, прякинь? Фару ямẏ усю на хрен снёс… ха… Дядь Миша тадысь мяня, пацана зялёного, молокососа криворукого чуть не убил… Да чё там, деньгов никогда на тачку не былό. Батя мой, он тоже не водил, но деньги у няго были, а на тачку — ня давал. Скольки я ягό просил: бать, давай купим, а? А он — ни в какую: кудысь на ней ездить-та? Да и зачем она нам усраласи… Тябе бы тока девок бесстыжных на нею катати. Не дам, говорить, и усё… А потом помер он быстро… Бухлом левым, палёнкой грёбаной отравилси и помер. Их трое тады пилό, мужиков-то, — усе и помярлú. Да-а, молодой ящё совсем был, батя-то мой. Я тадысь с армии хоронить яго пряезжалси. Эх, а мамка-то как убиваласи по ямẏ… Ну, а сяйчас она вообще сляглась. Как вот за мной тадысь пришлиси, так она и сляглась.

Серёга сложил ладони в замок, а локти опустил себе на колени для упора и стал беспрерывно покачивать верхней частью туловища: вперёд-назад, вперёд-назад. Пустые увлажнившиеся его глаза при этом смотрели куда-то сквозь кафельный пол на лестничной клетке.

— Отец у тебя, наверное, метиловым спиртом отравился, он на вкус — не отличишь от обычного, этилового. Если его совсем мало выпить, то жив ещё останешься, а вот зрение совсем потеряешь, ослепнешь, — заключил Ропотов.

Серёга продолжал качаться, с силой выдувая воздух.

Потом он тряхнул головой и продолжил:

— Ну, а кадысь я апосля армии на «Химмаш» работать пошёл, тадысь тока деньгá у меня завеласи, — он широко улыбнулся всеми оставшимися у него во рту зубами и искоса посмотрел на Ропотова взглядом довольного жизнью человека. — Но нядолго, мля, я шиковалси, — радость на лице Сёреги быстро сменилась задумчивой грустью. — Я всё думал, сяйчас на тачку скоплюси — тыщёв сто хватило бы. Я даже прясмотрел сябе одну: аудюха такая зачётная была, всяго-то шестнадцать годόв ей былό. Сотка. Бочка. Движок — двушка, тока апосля капремонту, считай, как новыя. А с тяперешнями тачками — не сравнить даже, тю! — Серёга скривил физиономию. — Это сяйчас одно говно делають. А та была — вещь! Сносу ей нету… Я даже с хозяином стрячалси, гутарили мы с им, сторговал у няго пятнаху. Ну, не пятнаху, там, дясятку. Прякинь… Но куды тама, мля! Как с Маринкою своей закрутил, всё бабло на неё стало уходить… Да-а… Аудюха! Зачётная была тачка. — Серёга прищелкнул языком и поморщился. — Сярябристая, цвет мяталлик, тонированыя стёклы, спортивный руль, салон — кожа, и этот, как ягό… гидросилитель руля, о! Вот взял бы её тадысь, а потома бы уже права справил… А тут она Нюркой забяремянела, Маринка-то моя. Аборт делать не захотела, да и я, знашь, тоже протúв этих делов-то. Не полюдски это как-то, грешно… Ну, а потом пошло-поехало: давай поженимси, свадьбу хочу, шоб у ляльки батька был, шоб у нас как людёв, туды-сюды, усё былό, усех позовём, столовку сымим, девки усе с зависти подохнуть… Ну, я, дурак, долгов-то и набралси под самую под завязку. Поди, ещё три году апосля свадьбы этой, будь она неладна, пацанам своим отдавал, ёпть. Рублёв под сто, так и вышло, прикинь, ну, в смысле, тыщев… Вот табе и тачка лыбнуласи мне. Всеми фарами сваймя… А тама, слышь, одних тока ейных родственников — сорок с лишним душ понаехало. Свалилиси, мля, на мою головẏ, не запылилися. Прикинь, моих — пятнадцать всяго, а её — сорок пять или, там, сорок семь, уже и ня помню, ядрён-ть!.. Это скока?.. Это получаеться, в три разá больше, ё-моё!.. Ну, а потом: кроватка-хяратка, пялёнки-распашонки, подгузники-уюзьники эти… коляска-уяска, мяникюр-пядикюр, мля, по-ля-тела! А ведь ни дня же, сука, сама не работала… И почём она, копеечка трудовая, — ей до трынды до ягипетской… Эх, и дурак же я был!.. А она чё? Она молодец, ёпть: рябёночка высрала, села, мля, мне на шею, ножки свесяла и болтат ими. Ну, а посля, сука, и вовсе — арагатила меня и свалила с кренделем своим. Мамка моя, это… ляжить, никакая, мне, ёпть, срок нехилый светить, мля, я, ёпть, там на нарах парюси, а ей, сука, насрать: усем привет, мля, чао!.. Все они, Лёха, бабы, одинаковыя. Нет подлее существа, чем баба, я так считаю… А ты-то чё думашь? У самого, нябось, баба такаже? — Серёга залился глупым, дегенеративным смехом: таким, каким обычно смеются человеческие существа с одной извилиной в мозгу. А когда смеются, то от этого заводятся ещё больше, потому как собственный смех — одни только звуки его доставляют им неописуемую радость.

Ропотов молча смотрел на Серёгу, «переваривал».

— Ладно, харэ с этой лирикой, погутарили, — ни с того ни с сего вдруг решил закончить свои откровения Серёга.

Он встал и полез в карман брюк:

— Ну, чё, пошли, кόряш, ёпть, если не перядумал. На, вот тя ключ, сам замыкай ягό, апосля как-нить отдашь.

Ропотов быстро закрыл дверь и убрал ключ. Шуруповёрт и тара под бензин остались там, за дверью.

«Вот ведь экземпляр попался. Редкий. Фолиант… И всё-таки придётся мне ему довериться. Вроде, как ни крути, он честный малый», — окончательно определился с выбором Ропотов.

Они вместе спустились по лестнице и вышли на улицу. Проходя третий этаж мимо двери своей квартиры, Ропотов тоскливо посмотрел на неё и подумал:

«Доведётся ли вернуться мне сюда живым? И не знаю даже».

Глава XXXI

Вход в подвал был основательно заметён снегом. Снег слежался и сделался почти как камень. Посреди него узкой петляющей полоской вниз по ступенькам шла протоптанная кем-то дорожка.

Первым по ней стал спускаться